Через несколько минут, когда все стало ясно, двор взвыл в голос. Взвыл голосами раненых детей, голосами их родителей и соседей. Десятки людей, застыв в оцепенении, смотрели на детские окровавленные тела, на оторванные руки, на брызги крови на стенах гаражей. Сквозь толпу, не помня себя, отчаянно толкаясь, прорывались родители гуляющих на улице детей. Разом несколько человек звонили в «Скорую помощь», прося, требуя приехать как можно быстрее! Кто-то пытался поднять детей, делая это неумело, от того делая им еще хуже.
«Скорая помощь» буксовала, пробиваясь сквозь пробки. Водители слышали сирены и видели красные кресты, но дороги никто не уступал. Все спешили по своим делам. «Неотложки» тыкались в задние бамперы, тормозили и стояли минутами, ожидая, пока тронется автомобильный поток.
И еще потом, на въезде во двор, «Скорые» пережидали выезжающие оттуда легковушки, которые не желали сдавать назад, потому что проехали большую часть пути и стремились побыстрее выскочить на улицу, заставляя пережидать себя. А объехать их сбоку было невозможно, так как вдоль проезжей части и на тротуаре, с двух сторон, были плотно припаркованы машины. В том числе машины отцов истекающих кровью детей.
Когда «Скорые» пробились к месту происшествия, кроме Сергея, умер еще один четырехлетний мальчик, который, наверное, мог бы выжить, если бы ему вовремя оказали помощь.
Детей погрузили на носилки и повезли в ближайшую больницу, в которую ехали тоже очень долго, потому что пробивались сквозь поток едущих за город машин…
Еще один мальчик умер по дороге в больницу.
Было лето, был июнь, было воскресное утро. В стране не была еще объявлена и, наверное, не будет объявлена, но уже громыхала, уже шла, уже множила свои жертвы война.
Глава 1
Возле военкомата царило оживление. Нездоровое. Которое имеет место быть два раза в год — весной и осенью, когда идет призыв на действительную воинскую службу. Два десятка молодых, коротко стриженных парней переминались с ноги на ногу перед железными воротами с вырезанной из листового железа и покрашенной красной краской звездой. Вокруг них хороводились родственники и приятели с подружками, которые, подогреваясь водкой, бодрились, пытаясь шутить и смеяться, что получалось не очень, так как какой-то прапор пять минут назад сказал, что эта команда поедет в Чечню. Может, сболтнул, а может, знал…
— Ой, как же так вышло-то?.. — сокрушались матери, качая головой и хватаясь за сыновей.
— Да ладно ты, не всех же там убивают, — успокаивали их, как умели, отцы.
Восемнадцатилетние призывники с коротко стриженными макушками и непривычно большими ушами были бледны и сильно сожалели, что не напились вчера до беспамятства. Тем, кто напился, было легче — их, веселых и безучастных, выволакивали из легковушек и складывали на скамейки в ожидании посадки в автобусы, куда должны были грузить внавал. Состояние сильного, очень сильного и даже почти смертельного алкогольного опьянения военкоматовскими работниками во внимание не принималось и причиной для отсрочки воинского призыва не считалось. Стране не хватало солдат!
Призывников собрали к восьми ноль-ноль, хотя на часах было уже полдесятого. С отправкой, как водится, что-то не заладилось — то ли время перепутали, то ли автобус сломался, но окончательное прощание все время откладывалось. Призывники томились ожиданием, подружки, устав рыдать, кокетливо посматривали на посторонних парней, приятели уже не по разу сбегали в ближайшие ларьки, военкоматовские подтягивали из кабинетов подкрепление, опасаясь, что будущие защитники Родины того л гляди разбегутся кто куда.
Неожиданно к военкомату подъехали машины с духовым оркестром и телевидением. Какой-то шустрый местный депутат решил превратить общероссийскую призывную кампанию в личное пиар-мероприятие, пригласив репортеров местного телеканала и наняв по дешевке оркестр, который обычно играл на похоронах, но мог и на проводах.
Одетые сплошь в черное музыканты выволокли из машин свои инструменты, привычно выстроились в колонну по двое — трубы впереди, барабаны сзади — и, скорбно понурив головы, торжественно заиграли какой-то похоронный марш.
— Ой!.. — громко ойкнул кто-то из провожающих.
К оркестру стремглав бросился помощник депутата, размахивая на ходу руками. Музыканты сбились и замолкли.
— Вы что?! — зашипел помощник.
— А что? — искренне удивились музыканты. Им казалось, что сегодня они в ударе и играют как никогда проникновенно.
— У нас же праздник, не похороны! — объяснил помощник. — Вы давайте чего-нибудь повеселее.
— А-а… — все поняли музыканты.
И заиграли быстрый, бодрый и веселый похоронный марш. Потому что ничего другого все равно не умели.
Депутат поднял к лицу мегафон и, отвернувшись от призывников, произнес в телекамеры проникновенную речь про священную обязанность каждого россиянина и свой личный вклад в это дело. После чего вручил каждому призывнику по банке тушенки, предвыборной листовке и фирменной кепочке.
Музыканты во время раздачи подарков изо всех сил дули в трубы, то и дело сбиваясь на похоронный ритм, что сильно портило торжество.
Подали автобусы.
— Приступить к погрузке! — распорядился военком.
Лежачих призывников, похватав за руки за ноги, по-быстрому закинули в салоны.
Тех, что стояли на ногах, стали теснить к автобусам. За ними, цепляясь за рукава, потянулись родственники. И, как это обычно бывает, какая-то мать, не выдержав, зарыдала в голос. И тут же, как по команде, зарыдали остальные.
Отцы, конечно, крепились, но проникновенная игра и репертуар приглашенного оркестра делали свое дело.
— Ты это, сильно там не геройствуй, — напутствовали своих сыновей отцы, вместо того чтобы сказать: «Служи, парень, как следует!»
Пацаны забиралась в салон и прилипали к окнам. Их расплющенные по стеклам лица были растерянны и потому выглядели совсем по-детски. Представить, что через неделю-другую им придется жить в казармах, бегать с автоматом и в кого-то стрелять, было просто невозможно.
— Саша, Сашенька, пиши каждый день! Каждый!..
Саша часто кивал, еле-еле сдерживая слезы.
— Ну все, поехали, поехали!..
Двери с шипением закрылись, и автобусы стали выруливать на улицу.
Матери перестали плакать, во все глаза глядя на своих увозимых в неизвестность детей, которые теперь им уже не принадлежали. Их детей забрали в армию. В Чечню. На войну…
Автобусы уже уехали, а музыканты, все еще отчаянно раздувая щеки, выдували бодрый похоронный марш.
