иной раз разглядывать науку через ее лаконичные повестки и сухие протоколы. А там, за стенами зала, разливается теплая весна, бурлит людская жизнь.
Делопроизводитель отделения монотонно зачитывал список полученных книг. По физике, по биологии, по гидрографии. Фамилии авторов и место издания. Простой, мало говорящий перечень.
Пункт второй.
Докладчик стучал мелом по доске, рисуя разные параболы. Выводил строчки доказательств с тем упорным воодушевлением, которое, кажется, только он один и разделял.
Председательствующий профессор Иван Иванович Боргман, фиксируя аудиторию стеклами золотых очков, старался хоть как-нибудь поддержать ее внимание — репликой, вопросом. И все же наименее терпеливые члены общества уже посматривали в сторону выходных дверей.
Остается еще: «А. С. Попов. «Об отношении металлических порошков…» Вон сидит, тот высокий, прямой, с реденькой светлой бородкой. Здесь он некоторым знаком. Преподаватель физики из Кронштадта. И сам из университетских. Занимался вот тут же, в физическом кабинете, просиживая подолгу на скрипучих антресолях; сегодняшний председатель и видные члены общества были когда-то его учителями. Он, Попов, конечно, не очень красноречив, скорее даже застенчив перед ученой аудиторией, но, когда говорит о своем предмете, его стоит послушать. А уж если демонстрирует опыты, то, представьте, они всегда удаются. Сегодня что-то привез, какие-то приборы. Может, чем-нибудь и расшевелит?
В теме доклада обозначено: «отношение… к электрическим колебаниям». Ага, вот оно что!
Электрические колебания. Электромагнитные волны. Они едва только начали всплескивать на горизонте физической науки. Получали еще первые объяснения и считались тонкостью, далеко не всем доступной. Но они будили любопытство, заставляли прислушиваться: «Что там все-таки, с этими колебаниями?»
И собравшимся в зале ничего не оставалось, как потерпеть уж до конца, когда председатель объявит:
— Александр Степанович Попов.
Он встал и направился к кафедре, застегивая на ходу сюртук, стараясь не смотреть на лица в переднем ряду. Проходя мимо демонстрационного стола, провел слегка рукой по чехлу прибора, словно погладил или смахнул пылинку. Его спутник, маленький, подвижный ассистент, стриженный под бобрик, стер с доски остатки парабол, приготовил мелок и отошел тотчас же к другому прибору, поставленному у стены.
— Милостивые государи! — начал Попов негромким, глуховатым голосом.
Речь его действительно не отличалась ораторским искусством. Его речь была скупа, очень сдержанна, касаясь только существа того, что он хотел сказать, объяснить. И, как ни странно, это привлекало, заставляло внимательней слушать.
Он говорил о своих исследованиях, связанных с электрическими колебаниями. О том, как создавать эти колебания и, главное, как их обнаруживать, улавливать, регистрировать. В этом видел он важную задачу науки. Говорил о работах и наблюдениях других исследователей в разных странах, в разных лабораториях. О тех, кто шел по тому же пути и до него, и одновременно с ним и на чей опыт он опирался, чтобы дальше идти самому. Очень точный перечень имен, известных и неизвестных, любых достижений, больших и малых.
Говорил о собственных опытах, о бесконечной веренице поисков того, что было им задумано.
— Надо было овладеть явлением.
Здесь многое было связано с порошками. Да, именно с железными опилками, которые могли вызвать такое недоумение у читателя сегодняшней повестки.
И потом еще несколько простых деталей, что были внешне нисколько не эффектнее тех же порошков, но были так же важны, чтобы получился наконец тот прибор, который стоял сейчас на демонстрационном столе.
— Кажется, удачная комбинация, — только и позволил себе отозваться о нем Попов.
Прибор для улавливания электромагнитных волн — тех самых волн, которые были лишь недавно открыты, но которые до сих пор все еще с трудом давались в руки. И вот он, прибор. Кажется, достаточно чувствительный на волны. И способный их регулярно отмечать.
Попов повернулся к доске. Размашисто, крупно нарисовал мелом схему. Узел незамысловатых деталей. Стеклянную трубочку с порошком. Обмотку электромагнитного реле. Электрический звонок с чашечкой и молоточком. Условные черточки, обозначающие батарею элементов. Линии соединений между ними. Схема приемника волн.
— Вот это все, — негромко сказал Попов, оборачиваясь к самому прибору на столе.
Сидящим в зале не надо было долго объяснять. Каждая из нарисованных деталей давно известна любому физику. Но в том-то и дело, в какую схему они составлены. Из очень обычных, известных вещей можно сотворить иногда такую схему, что она даст вдруг совсем неожиданное. Каждый исследователь знает, что это такое — удачная схема. И то, что рисовал Попов мелом на доске, что было заключено в его приборе, таило в себе действительно немало любопытного.
Началась демонстрация. Приборы в действии.
Попов и его ассистент Рыбкин стали наготове, каждый возле своего прибора, на столе и у стены, разделенные друг от друга почтительным расстоянием и связанные сейчас только озабоченными взглядами, которыми они обменялись друг с другом перед началом опыта.
— Прошу внимания! — объявил Попов, хотя в этом призыве к вниманию уже не было никакой нужды.
В притихшем зале раздался вдруг характерный легкий сухой треск. В приборе, где стоял Рыбкин, между двумя металлическими шариками забила голубоватая искра. Это Рыбкин включил индукционную спираль, которая зарядила мгновенно шары высоким напряжением, и оно пробило промежуток между ними маленькой молнией. Искровой разряд. А по новой теории, о которой говорил Попов, каждый такой разряд рождает электрические колебания, и они волнами расходятся в пространстве во все стороны. Невидимые, неуловимые никакими органами чувств. Тысячи колебаний в тот миг, пока существует искра.
Но… Внимание зала обратилось к главному прибору на демонстрационном столе. К прибору, который таинственно молчал все время под металлическим чехлом, высунув только наружу, как некое щупальце, длинный медный стержень. Попов поднял предостерегающе палец. Там внутри, под чехлом, что-то звякнуло. Один, другой раз… Звоночек. Всякий раз, как Рыбкин, включая спираль, давал разряд, прибор Попова моментально отзывался звоночком. Он ничем не был связан с тем, другим, с источником волн, никакими проводами, только свободное пространство лежало между ними, но прибор неизменно отмечал каждый разряд вдали. Приемник Попова. Робкий, негромкий, но слышный всем в зале звоночек.
Рыбкин давал то одиночный разряд, то целую их серию, и приемник тотчас же различал, в чем разница. Отрывистое, короткое звяканье или сплошной перезвон сообщали об этом аудитории.
Попов демонстрировал особенности поведения приемника. Убирал стержень, торчащий из футляра, — и прием тотчас же пропадал. Ставил стержень обратно — и прием возобновлялся. Попов подчеркивал значение этой детали, состоящей всего-то из какого-то отрезка толстой проволоки. Простейший, ничем не примечательный стерженек, а роль его велика.
Наконец он снял с прибора чехол и обнажил его внутренности. И все увидели те самые простые детали, какие были нарисованы на доске. Электрический звонок с чашечкой и молоточком, обыкновенное реле… И
