Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
но и слушать плохое – тоже.
– Еду кое-куда на месяц, – решилась мать.
– А это куда? – Я икнул, но все-таки поднял голову.
– Не важно, мальчик. Просто меня не будет тридцать дней.
– А ты оставишь конфет?
Мать улыбнулась:
– Немного.
– А борща?
– Борща… нет, борща не оставлю.
– Что же я буду кушать?!
Мать опустилась на пол и взяла меня за подбородок.
– Послушай, мальчик… Тебе не понадобится мой борщ. Весь месяц ты будешь в Саду, в круглосуточной группе.
Наверное, она ждала, что я начну кататься по полу, орать и лупить по стенам. Так бывало, когда меня загоняли в угол. Но только не в этот раз.
Про круглосуточную группу ходили всякие слухи. Говорили, детей там на ночь привязывают к кроватям. А кто особо провинится, того заставляют стоять по полдня с вытянутыми руками и приседать десять раз по десять раз. Я как-то попробовал, четыре раза по десять присел и бросил – начало болеть.
Попасть в такую группу, да еще на месяц… сдохну! Зато, если не сдохну, узнаю все – врут ли про кровати, отбирают ли на ночь трусы и сколько новая воспиталка сможет меня терпеть. Но главное даже не это. Из круглосуточной есть выход на черную лестницу, а с лестницы – на чердак.
Год, не меньше, снился мне тот чердак в самых волнующих снах. На прогулке, пока другие летали на качелях и ползали по лесенкам, я, прикованный к воспиталке, смотрел на заколоченные досками окна. Смотрел, пока задранная голова не начинала ныть и кружиться. А вдруг получится? Встать ночью, проскользнуть в дверь, взметнуться вверх и… провалиться в черноту, где живут старые-старые вещи. Где сквозь узкие щели тянет к тебе руки полная луна и булькают голуби, и привидение замученной директрисы глухо ворчит во сне.
Я позволил матери собрать чемоданчик, молча выслушал привычное «веди себя хорошо» и вышел за порог. В чемоданчике, помимо прочего, лежал бумажный пакет, а в нем – шесть конфет и орех.
В круглосуточную меня отправили с самого утра. Наша воспиталка сказала той, потряхивая челкой:
– Приглядывайте за ним, если не хотите неприятностей.
– А что? – Та лениво жевала резинку и смотрела без всякого интереса.
– Узнаете, – сказала наша, – когда он вам полгруппы передушит.
– Гольфиком, – уточнил я и тут же получил увесистый подзатыльник.
Наша воспиталка ушла, а чужая села на маленький стульчик и подтащила меня к себе.
– Значит, так. Сладкое, если имеется, сдать. На нервы не действовать. Приказов слушаться мгновенно. А то хуже будет, ясно?
Я кивнул и открыл чемодан. Чужая заглянула в бумажный пакет и брезгливо фыркнула:
– Да, мамаша-то у тебя щедрая.
Вместо того чтобы плюнуть ей на платье, я сказал себе: «Чердак». И пошел знакомиться с такими же, как я, оставленными без матерей и сладкого.
Компания подобралась печальная. Горохом рассыпались по ковру ясельные, у окошка девчонки тискали куклу – одну и ту же, по очереди, потный очкарик за воспиталкиным столом пялился в книжку. А в углу, прямо у входа, лицом к стене стоял белобрысый в растянутых колготках.
– За что? – спросил я белобрысого.
Он вздрогнул и пожал плечами.
– За что? – повторил я чуть громче, разрубив свой вопрос пополам: «За. Что».
Белобрысый быстро зашептал:
– У Жорки шорты треснули. А чего я, я просто дернул. Смешно же дергать, ну скажи, смешно!
– Смешно, – согласился я и дернул его за колготки…
Чулана с пылью в круглосуточной не было, поэтому до обеда мне пришлось стоять в углу, из которого ревущего белобрысого освободили досрочно.
Суп в тот день дали молочный – полупрозрачный, сопливый. Вермишель разварилась, пенки собрались белыми плевками. Я пустил в плавание кусочек хлеба без корки и смотрел, как он медленно теряет силы и опускается на дно.
– Адовы дети! Хоть бы хлеб жрали. – Бородатая нянечка отобрала моего утопленника и шлепнула на стол тарелку с ленивыми голубцами.
В животе некрасиво запело, и я съел половину – просто чтобы к ночи не кончились силы.
После тихого часа, привычно бессонного, я вместе с другими круглосуточными вышел на прогулку. Воспиталка палкой начертила на земле круг:
– Играй внутри.
Я шагнул в круг, а она бросила мне под ноги пластмассовую формочку.
На земле кверху лапками лежала большая муха. Большая уснувшая муха. Я перевернул ее носком ботинка, но она не очнулась.
– Зеленая, лети!
Муха не шевелилась. Только чуть подрагивали на низком ветру тусклые крылышки.
– Как девчонка! С формочкой! А-ха-ха!
Не оборачиваясь, я выкинул назад кулак. Сиплое ржание перешло в скулеж.
– Ударишь в спину – убью, – добавил я спокойно.
Он обежал меня и встал, высунув язык – ну конечно, белобрысый. Шапочка у него сбилась набок, на штанах висели комки грязи.
– Ну, выйди, выйди! Что, не можешь? – дразнился он.
– Эй! Вы чего, драться? – Легкий топот, и передо мной появились толстые щеки, вздернутый нос и ярко-синие глаза.
– Не подходи к нему, он бешеный, – буркнул белобрысый.
Толстяк наклонил голову, совсем как собака, почесал ногу и прошептал:
– Ух ты, – потом потоптался немного и добавил: – Ты кто, дурила?
Ничего такого он мне пока не сделал, и я ответил ему:
– Зяблик.
– Как это? – Толстяк сморщился, верхняя губа отогнулась, и оказалось, что у него нет двух или трех зубов.
– Это имя.
– Дурацкое имя! – крикнул белобрысый и на всякий случай отошел подальше.
– Дурацкое, – согласился толстяк.
– А сам ты кто, Васенька? – спросил я его.
Он улыбнулся, сверкнув черными провалами:
– Ванечка.
– Ванькой будешь, – отрезал я, и бывший Ванечка охотно кивнул.
Белобрысый обиженно засопел.
– Пойдем отсюда!
– Не, я остаюсь. – Ванька снова наморщил нос и протянул мне руку.
– Ну и фиг с тобой! – Белобрысый сунул ему в лицо отогнутый средний палец и побежал биться за место на качелях.
Я не завидовал их свободе. Мой круг был не только тюрьмой, но и защитой – для меня, для мухи, для этого весеннего дня, который весь переполз сюда, за свежую земляную царапину.
– Зяблик, смотри, как мы играем! – Ванька хохотнул и кинулся к песочнице. Девчоночьи куличи, ровным строем стоящие на бортике, превратились в грязные развалины. Худая с косичками закричала, а низенькая в голубом пальтишке горько заплакала.
– Это тебя тот кретин научил? – спросил я, когда Ванька вернулся.
– А кто такой кретин? – щербато улыбнулся он.
– Когда росту во, а ума ничего! Тебе что, три?
– Мне семь! – возмутился Ванька.
– Вот и играй, как в семь.
Воспитав Ваньку, я прислушался к плачу низенькой. Красивые затихающие всхлипы… если бы она продолжала, я бы взял ее сюда, в свой круг.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
