сказал белесый и, опустившись на колени, сунул голову вниз, в провал, откуда доносился пронзительный людской вой. — Ты подай девку-то, подай сюда.
Вой на миг затих, из провала показалась дрожащая рука с грязным свертком. Конвойный взял сверток и свистнул. Катер дал гудок, а баржа долго скрипела, приостанавливая ход у самой кромки берега.
— Долго не могу стоять, — заорал рулевой, высунувшись из кабины, — а то застрянем тут на неделю.
— Не надоть, — отмахнулся конвойный и, размахнувшись, ловко швырнул сверток на дрова, заготовленные местными остяками. В дровах тряпье развалилось, сверток раскрылся, из него показалось мертвое тельце новорождённой девочки. Она жадно смотрела застывшими глазами в небо, словно хотела вобрать в себя ускользающую алую полоску скупого северного солнца. И вдруг все вокруг завыло, небо потемнело, в один миг став черным, как обгоревший чайник, разом исчезли кровавые полоски уходящего на зимний покой солнца. И только одна, самая узкая, почти незримая, на мгновение задержалась в широко открытых застывших глазах младенца. Выли люди на барже, выла начавшаяся неожиданно пурга, выла голодная волчица, одиноко сидевшая на высоком берегу Оби. И кто из них больше тосковал — неизвестно. Волчицу привёл запах человеческой крови, ведь людей везли на верную смерть. На поселение. В документах их называли переселенцами. Они сидели внутри и снаружи, уже зная, чем закончится для них это долгое и страшное путешествие. И только конвоирам было весело. Они жгли костер на корме баржи, грея замерзшие руки.
— А волк-то на мясо пришел, — грубо пошутил первый конвоир.
— А чо ему? Жрать-то больше нечего, только падаль где подберет, — хрипло хохотнул второй и подбросил в огонь немного сухих прутьев. По инструкции большой огонь на барже ночью жечь запрещалось.
Воющая баржа плавно качнулась и медленно повернула к излучине реки. Конвоирам на миг стало жутко. Они сгрудились у костра, словно пытались найти у огня защиты. А страшный вой медленно полз по реке, пеленой расстилался в черном небе, оставляя мертвый след на голых деревьях и мерзлой земле.
…Иногда люди не умирают. Они прячутся в природе. А потом смотрят на нас и помогают нам жить.
Глава первая
Поначалу она боялась притрагиваться к чужим вещам. Не брезговала, нет, просто не хотелось. Ей казалось, что все они несут в себе душу прежних владельцев. Мужу дали квартиру в центре Ленинграда с мебелью, вещами, одеждой. Раньше здесь жили враги народа. Так муж сказал, а она промолчала. Не очень-то приятно жить в квартире, где нужно спать в постели врагов народа, есть из их посуды. Но время всё сровняло, вскоре они обжились среди чужих вещей. Хорошее бельё, красивые занавеси, крепкая и модная мебель, дорогая посуда; пользоваться всем этим было не только удобно, но и приятно. Про настоящих хозяев старались не думать. Они там, на выселках, где и должны находиться вредители социалистического государства.
Утро выдалось солнечным. Галина выглянула в окно. По улице спешили редкие прохожие. Кто-то ещё в зимнем, многие в ботах и калошах, но женщины уже переобулись в лёгкие туфельки. Вечером у Горбуновых гости. К столу всё готово, квартира наполнена вкусными ароматами, только хлеба не успела купить, придётся добежать до булочной. Хорошо, что посмотрела, в чём одеты люди на улице. Галина посмотрела в зеркало: волосы уложены, губы накрашены, глаза сияют, как вымытые стёкла. Сегодня она скажет Гришеньке, что беременна. Срок небольшой, но ребёнок уже чувствуется, наверное, девочка.
Галина радостно засмеялась. Она всегда мечтала о дочери. Дочка, дочь-доченька. Ненаглядная, долгожданная. И хотя Галина понимала, что зародыш ещё не сформировался, но настолько уверилась в своих предположениях, что уже любила будущую дочь. В мечтах представляла, как они вместе идут гулять, все втроём: муж Гриша, она, Галина, и маленькая дочурка. К тридцати годам жизнь у Галины сложилась счастливо — удачное замужество, квартира в большом городе, у мужа хорошая должность. Гриша работает на крейсере «Аврора». Он хоть и не самый главный, но командир. Крейсером командует другой человек, а Гриша всего лишь начальник секции. Машина ему не положена по должности, зато у него паёк, вполне достойный, на семью хватает. Иногда тайком от мужа приходится посылать гостинцы на родину. В деревне, откуда Галина родом, давно живут впроголодь, единственное спасение — ждать редкие посылки от счастливой дочери.
Галина нахмурилась, в уголках глаз появились крохотные слезинки, но, испугавшись, что испортит мужу праздник, она против воли улыбнулась и взмахнула рукой. Завтра же вышлет посылку в деревню; от праздника что-нибудь останется, да и в кладовке кое-что припасено. Галина гордилась своей домовитостью, всего у неё было в достатке, а в доме всегда порядок. Сначала хотели нанять домработницу, но муж не разрешил: мол, чужие глаза в доме не к добру. Люди завистливые, наболтают лишнего, потом не расхлебаешь. Советские органы зорко следят за совслужащими и командирами.
Галина взяла соломенную авоську, накинула на плечи светлое пальто и выбежала из дома. В лицо пахнул резкий ветер, всё-таки в апреле ещё прохладно. Ничего, скоро потеплеет, на майские праздники всегда тепло. Галина майская, весёлая, а Гриша апрельский, немного суровый, но не холодный, скорее прохладный. Иногда так взглянет, что страшно становится, но потом опомнится и потеплеет взглядом, и сам потихоньку оттает. Хорошо с ним жить, надёжно. Такой не бросит в беде, не уйдёт к другой женщине, не изменит, не предаст.
Гриша семью полностью обеспечивает. Кормилец, всё в дом несёт. Галина нахмурилась, вспомнив про тайные посылки на родину, Получается, что муж в дом, а она из дома выносит. Если Гриша узнает, не простит. Муж не любит вспоминать про свою родню. У него отец с матерью где-то за Уралом; там тоже голодно, но Гриша как член партии не имеет права осуждать правительство. В последнее время он только и делает, что молчит. Совсем перестал смеяться и разговаривать. Может, сегодня на его дне рождения, когда соберутся гости, все с работы, муж на людях отойдёт и заговорит. Она так соскучилась по его скупой улыбке. Галина вздохнула и заспешила: в вечернее время в булочной большая очередь. Нужно успеть до шести вечера.
Под аркой сгрудилась толпа молодых мужчин, у всех руки в
