к нему чисто фаталистическую позицию: пока это государство существовало, надо было его поддерживать и защищать его единство и его традиционное православие».[17] Коротко, эта позиция сводилась к следующему: предпочитать то, что меньше угрожало Православию, и защищать тех, кто защищал Православие. Практически в то время это означало: считать турок меньшим злом, чем латиняне, и поддерживать Кантакузина, которому Григорий Палама и оставался открыто верен до самого конца. Именно за «кантакузинизм» он почти четыре года просидел в тюрьме, три года дожидался возможности занять свою кафедру в Фессалонике и испытал много других невзгод.
Постригшись в 1355 г. в монахи и сменив императорское облачение на монашеское, Кантакузин направил свою недюжинную энергию главным образом на литературные труды. Монахом он прожил около тридцати лет. Наиболее творчески активен он был в 1360-1370 гг. В это время (не позже 1369 г.) он завершил свои знаменитые (но до сих пор не переведенные на русский язык!) четыре исторические книги, в которых оправдывал свою прошлую политическую деятельность, и написал целый ряд богословских публицистических работ,[18] где защищал и пропагандировал Православие. В словах Филофея о росте его авторитета, по-видимому, есть доля правды: «И тогда (т. е. до отречения. — Г. П.) подданные и подчиненные чтили его как своего властелина, хотя, может быть, и не все искренне... — ныне же почти все чистосердечно с подобающей доброжелательностью и любовью чтят его, а прежде всех и больше всех императоры и императрицы...».[19] По словам того же патриарха Филофея, Кантакузин был «готов научить догматам всякого желающего научиться и побеседовать с ним».[20] Филофей, очевидно, имеет в виду то, что лежит в основе диалогов Кантакузина: тот оформлял как литературные произведения свои беседы с «инакомыслящими» и «инаковерующими» и, вручая их переписчикам, выпускал в свет. Благодаря такой своей общественной деятельности и литературной активности, он, несомненно, возымел значительное влияние на умы; видимо, его читали. В 1367 г. папский легат Павел, прибывший в Константинополь, уподобил его «вертелу, на котором все, как куски мяса, висят», так что достаточно, дескать, ему сдвинуться (со своей независимой по отношению к Западу позиции), чтобы все повернулись.[21] Схожим образом характеризует его другой его современник, латинский архиепископ Фив (с 1366 г.) Симон Атумано. Он посвятил ему ямбические стихи, в которых хвала сочетается с точностью портретной зарисовки, причем акцент делается как раз на том, что добрым и умным словом Кантакузин одерживает теперь не меньше побед, чем прежде оружием.
Симона, архиепископа Фив
Оружьем крепким игу многих покорил,
Упорствующим шеи силой преклонив
И затопив дарениями всех кругом,
Мужей и жен, пространства и чины.
Теперь добром берешь ты верх, о тени раб,
Пророческою всеми правящий уздой.
Добро тому, кто был словами побежден!
В другие времена он часто слышал глас
Молившихся об умноженъи его лет.
Так пусть пребудет в беспредельности времен
Прославлен Кантакузин, воин и стратег,
Как властелин, носивший имя Иоанн,
Честных сожитель же святых — Иоасаф.
Во всяком чине ведь он разумом блеснул!
При Кантакузине и при его участии происходили знаменитые «исихастские» споры, в которых аскеты-созерцатели и их сторонники защищались от нападок со стороны людей гуманистического образа мыслей и рационалистической западнической ориентации. Он немало способствовал тому, что практика монахов-исихастов перестала быть только келейным явлением, обрела теоретическое выражение — теорию «Божественных энергий», и теория эта сделалась общеправославной, а энергичные деятели из лагеря исихастов достигли международной политической арены и в Восточной Европе.[22] Исихастское движение XIV в., одной из ведущих фигур которого Кантакузин стал, как всякое достаточно развитое общественное движение, требовало если не новых ответов на старые «вечные» вопросы, то, по крайней мере, нового, «современного» изложения старых ответов. Это и толкало Иоанна-Иоасафа к словесным баталиям. Действительно, он «учил догматам» и папского легата, и ряд западников-греков, и турка-перебежчика, и случайно встреченного еврея, стараясь «прорококованными браздами», как сказано в славянском переводе стихов Симона Атумано, повернуть в нужную сторону их «челюсти». Однако же выбор оппонентов для литературных диалогов Кантакузина, может быть, не был случайным: с одной стороны, они были обращены к единоверцам тех, с кем он спорил, с другой — к «ромеям», которым он давал тем самым образцы идеологического самоопределения по отношению к католическому Западу, к мусульманскому Востоку, к иудаизму и пр.
В июне 1367 г. император Иоанн V Палеолог просил именно Кантакузина вести от имени Византии переговоры с папским легатом Павлом об унии. Очевидно, Кантакузин был главным лицом, сопротивление которого принятию папских условий (сначала подчинение, а потом помощь) хотели сломить император и легат.
Кантакузин же видел для страны выход «либо в немедленном союзе с турками, либо в крестовом походе православных народов, который его друг Филофей старался организовать».[23] Объединение с католическим миром, заявил он Павлу, «может быть только дружеским, равноправным, на основе нового Вселенского собора, на котором присутствовали бы представители всех православных патриархатов и митрополий, а не выражаться в подчинении одних другим» («Беседа», § 10, 25).
Павел вынужден был принять выдвинутое Кантакузиным условие — собор. Патриарх Филофей тут же разослал приглашения. Болгарскому патриарху он писал: «...мы вовсе не хотим поступиться ни одним словом, ни одной черточкой» своих догматов, «...ведь для того мы так договорились с папскими представителями, чтобы, если на соборе окажется наше... мнение сильнее латинского, они пришли [в единомыслие] с нами и согласились с тем, что мы говорим. Смело полагаемся на Бога, что так и будет...».[24] Таким образом, партия Кантакузина и Филофея, как впоследствии вся православная партия на Флорентийском соборе, «считала возможным заключение унии только на базе догматической капитуляции католичества».[25] Исихасты, победив внутри Византии и проводя отныне собственную международную политику (в частности, в отношении Руси), выражали теперь готовность — ради восстановления единства Церкви — убеждать римских католиков в правоте своей веры и мысли.
Турки к этому времени (1367 г.) уже взяли Дидимотику, Адрианополь и Филиппополь. Адрианополь уже два года был их столицей. Но ни экономический гнет, ни религиозная нетерпимость турок, конечно, не могли сравниться с соответствующими тенденциями политики латинян, от которых, по словам Филофея, ромеи претерпевали «наиболее оскорбительные и страшные из всех своих бед»[26] и которые, относясь к грекам «не как друзья и братья, а наставнически, самовластно и как если бы вы, — говорил Кантакузин Павлу,
