не пью спиртного, да и в сигарах ничего не понимаю, — сухим тоном отказался гость.
— Никогда не признавайтесь, что чего-то не понимаете вовсе, вас могут заподозрить в некомпетентности, — наставительно произнес Патрон. — К тому же позволю себе процитировать Чехова. Он сказал, что если человек не пьет, не курит и сторонится общества барышень, то невольно возникает вопрос: а не мерзавец ли он?
Прозвучало грубо, почти как оскорбление, но генерал предпочел проглотить горькую пилюлю. Он лишь возразил, решив, в ответ на упрек о некомпетентности, и собственной эрудицией блеснуть: «Насколько мне известно, эту фразу произнес не Чехов, а Булгаков устами своего героя из «Мастера и Маргариты».
— Ну, вот еще, скажете, — фыркнул Патрон. — Булгаков действительно сказал нечто похожее, но много позже Чехова. И не спорьте. Впрочем, можем и поспорить, ежели не боитесь проиграть пару миллионов, на меньшее я не соглашусь.
— Нет-нет, не имею не малейшего желания, тем более что в ваших познаниях не сомневаюсь, — генерал решил, что спорить сейчас с хозяином дома ему никак не с руки.
— Ну то-то же! — удовлетворенно хмыкнул Патрон. — А глоток доброго коньяку перед ужином — это, как утверждают медики, не просто хорошо, это еще и мало, — и он оглушительно захохотал над собственной шуткой. — Впрочем, к ужину вас не приглашаю. Знаю, знаю, что вы вегетарианец, хорошему мясу предпочитаете орехи, а доброй осетринке — кабачки да баклажаны, — продемонстрировал таким образом Патрон, что знает о своем нынешнем визави гораздо больше, чем тому бы хотелось. — Впрочем, вернемся к нашим баранам.
Они принялись деловито обсуждать детали предстоящей «кампании». И слова «в порошок стереть» были в их лексиконе самыми безобидными. Ни малейшей нравственной неловкости собеседники при этом не испытывали. Как не испытывают неловкости, к примеру, мойщики трупов, садясь обедать в мертвецкой. Потому что трупы для них это не те, кто недавно смеялся и плакал, любил и страдал, а некие совершенно неодушевленные предметы, как столы или, допустим, простыни. Так для Патрона и генерала те, о ком они сейчас говорили, теперь уже существовали словно в ином измерении, скорее даже в некой абстракции. Ибо те, кто осмелился нарушить незыблемые устои или просто позволяли себе наглость и безумие иметь собственное мнение, уже существовать переставали; их попросту надлежало «стереть в порошок». И если бы в природе существовал прибор, определяющий степень цинизма, то в этой комнате с коврами и камином его просто бы зашкалило.
Наконец, генерал дождался, так ему, во всяком случае, представлялось, удобного момента и, как о чем-то незначительном, вроде бы даже и вскользь, заметил:
— У этого вашего строителя, Аникеева, сосед есть, некий Михеев. И дом он себе отгрохал, и фермерское хозяйство на той самой земле Подмосковной. Не сомневаюсь, что если тут копнуть как следует…
— То-то я смотрю, вы все о чем-то своем думаете, явно какие-то комбинации продумываете. Но я не возражаю, личный интерес должен быть, это всегда хороший, если не лучший, стимул. Вынужден, однако, повторить: тактические наработки и варианты меня совершенно не интересуют. К тому же мне сдается, что вам все никак покою не дает этот молодой человек, фамилию которого я уже забыл, — невежливо перебил хозяин своего собеседника, фразой «фамилию уже забыл» давая понять, что не намерен участвовать в детальном обсуждении.
— Какой он молодой! Он почти мой ровесник, — попытался возразить генерал, не желая отступать от затронутой и весьма животрепещущей для него темы.
— Ну для меня вы все — молодежь, — внешне благодушно заметил Патрон. Впрочем, благодушествовать он не собирался и продолжил жестко, демонстрируя при этом, что его память цепко хранит любые детали: — Вы, кажется, уже не раз потерпели фиаско на этом фронте. Кто уверял, что из Женевской тюрьмы Михееву не выбраться, кто устроил шоу с обыском в его доме, когда вмешался в ваши дилетантские, если не сказать топорные, действия Патриарх? И что вы получили в итоге? После Женевы Михеев стал героем — статьи в газетах, телепередачи, фильмы, книги о его жизни. И так всякий раз, когда вы пытались с ним разобраться. Признайтесь, у вас что, есть какие-то личные счеты с ним?
— Я его уничтожу, — не отвечая впрямую на вопрос, сквозь зубы процедил генерал.
— Не возражаю. Попутно можете уничтожить еще с десяток тех, кто может стоять на подступах к Аникееву. Только не забывайте о главной цели. И не ставьте личные амбиции превыше всего.
Патрон раскурил погасшую было сигару, с явным наслаждением отхлебнул коньяку из огромного пузатого бокала и наставительно заметил: — На Востоке говорят, что, если решил кому-то мстить, рой сразу две могилы. Вам это должно быть понятно, как никому, — ведь в ваших жилах течет восточная кровь, — Патрон, как его ни подмывало, все же удержался от напоминания весьма характерного прозвища своего нынешнего собеседника.
***
Устрашающее прозвище Чингисхан Марат Мингажев, тогда еще майор, получил, когда его направили для подавления бунта в маленьком казахстанском городке, названном по чьей-то идиотской прихоти именем украинского Кобзаря. Закрытый для свободного посещения, городок этот занимался в основном производством чего-то такого, от чего люди, его населяющие, лысели годам к двадцати пяти. В тот год налетела на местный скот какая-то ураганная зараза, выкосившая под корень всех коров. А тут еще накрыла местные степи ранняя жара, злой и горячий ветер погнал на всю округу гадкий запах гнилого мяса. Городской «треугольник» — секретарь горкома партии, прокурор и председатель местной потребкооперации — заседал недолго. Возможность мгновенного обогащения затмила разум. И уже на следующий день прилавки всех здешних магазинов были забиты тухлятиной, чуть промытой в растворе марганцовки. Да если бы только магазины. Протухшее мясо поступило во все «точки» общепита — городские столовые, детские сады, больницы. Падеж скота неизбежно грозил повлечь за собой и «падеж» людей. Население города взбунтовалось. Но майор Мингажев, командуя солдатами внутренних войск, подавил бунт столь решительно и жестоко, что долго потом еще смывали и соскребали с мостовых кровь людскую. Вот тогда-то и получил он прозвище Чингисхан, о котором не стал ему нынче напоминать Патрон.
***
— Я родился и вырос в России, у меня русская жена, и своим родным языком я почитаю русский язык, а вы все попрекаете меня происхождением, — с нескрываемым раздражением произнес Мингажев.
— Полно вам, голубчик. Что вы так занервничали? Попрекать можно дурными связями, но никак не происхождением. Вы уж простите старика, если что, не подумав, брякнул.
Но глаза его при этой благодушной тираде блеснули таким ледяным холодом, что генерал невольно поежился и мысленно обругал себя последними словами: «Забыл, где находишься и с
