квартале не одолеть нам двадцати двух процентов... Вот, к примеру, последняя десятидневка...
Настя вернулась к столу главбуха и, оборвав его на полуслове, жалобно попросила:
— Пожалуйста, позвоните на аэродром: где самолет?
Федор Федорович удивился:
— Зачем?
— Быстрей, быстрей узнайте, прилетел он или нет!
Федор Федорович и зоотехник, счетоводы и кассиры — все, кто оказался рядом, переглянулись недоумевающе. Балагурову внучку привыкли видеть тихой и застенчивой. А сейчас ведет она себя, по меньшей мере, неприлично. Мешает деловому разговору, навязывается с пустыми вопросами. И какой ей интерес до этого самолета? Заладила: «прилетел или не прилетел...».
Круглое, скуластое лицо девушки раскраснелось, в глазах слезы.
«Что с ней? Не заболела?» — сказал себе Федор Федорович.
— Давайте тогда, я позвоню, — заявила охотница.
Главбух мягко отвел ее руку от телефона:
— Не надо, успокойся. На аэродроме спросят: кто звонит, зачем. А? Зачем тебе звонить?
Настя пыталась говорить, объяснить что-то, но горло сдавило волнением:
— На Сердце-Камне... туман...
— Наверное, ты из тундры приехала, да? — желая ей помочь, спросил Федор Федорович. — С добычей?
Круто повернувшись, Настя убежала.
— Что скажете? — пожал плечами главбух. — Сама не своя девчонка.
— Видать, головой болеет, — заметил старый оленевод с трубкой... — Ходила, ходила тундрой... — и повертел пальцем около седой макушки.
Девушка направилась к дому Захаровых. «Поговорю с Верой Михайловной...»
Вера Михайловна — фельдшер. Родом она из Рязани, однако понравилось ей в тундре. Давно тут работает. Два года назад вышла замуж за Ивана Алексеевича. Недавно родился у них первенец, сын Алешка.
Появление внезапной гостьи оказалось довольно некстати — Вера Михайловна баюкала малыша, он только-только начал подремывать.
— Что скажешь, Настенька? — спросила хозяйка, не слыша от молодой охотницы традиционного «кэпсээ».
— Я была на охоте — самолет в тумане летает. Я думаю, из Якутска самолет...
— Какой самолет? Из Якутска?
— Я думаю так. Иван Алексеевич...
— Что Иван Алексеевич? Он еще не приехал.
— Этот самолет плохо летал: туда-сюда... Туман очень сильный. Наверно, он заблудился...
— Бог с тобой! Самолет заблудился?
— Надо на аэродром звонить...
— Ну что ты, голубушка! Почему ты думаешь, что Иван Алексеевич на этом самолете? Кто разрешит полет, если видимость плохая?
Настя смущенно примолкла. «А если другой самолет — есть разница? Все равно на нем летчики, люди, какие-нибудь грузы».
— У Сердце-Камня никогда-никогда не летают они, — оправдываясь, лепечет девушка.
Вера Михайловна бледнеет:
— Ивана до сих пор нет... Он должен бы приехать...
Теперь Настя встревожилась за эту женщину. А вдруг и в самом деле напрасно волнует ее?
— Я побегу!.. — засуетилась хозяйка. — Ты, Настенька, побудь с Алешкой, ладно?
Она передала Насте малыша, накинула дошку.
— В контору сбегаю, узнаю что-нибудь...
И Вера Михайловна исчезла.
Заплакал ребенок. Чтобы успокоить его, Настя ходит из угла в угол, придумывая нехитрую песенку:
На широкую тундру
Ночь опустилась.
Солнышко закатилось,
С нами простилось, простилось.
Песец в кухлянке белой
Выходит мышек искать.
А тебе, мальчишка,
Велят спать, спать.
Но маленькому Алешке не до песен — хнычет. Настя сунула руку под одеяльце: «Мокренький!» Перепеленала малыша, он засопел, уснул. Положила в люльку — вроде и не спал, уставился на тетю чистыми голубыми глазенками, точь-в-точь как у Веры Михайловны.
Стукнула дверь: на пороге возник дед. Долго смотрел на внучку, точно желая убедиться, что перед ним она, Настя, плоть от плоти его, старого промысловика Балагура.
Деда предупредили: внучка «не в себе». Но единственное, что он нашел странным, — Настя нянчилась почему-то с чужим ребенком, прямо с дороги заявилась в директорскую квартиру, не заглянув домой.
Балагур, не проронив ни слова, наблюдал, как ласково ухаживает она за малышом, и думал при этом, что пора ему качать на колене собственного правнука.
Восьмой десяток идет... И-эх, длинная жизнь — как берег Холодного моря, длинная. Всякое, всякое вспоминается. Проворным, неунывающим был в молодости. За веселый нрав и бойкий язык прозвали Балагуром. А жилось трудно, что и говорить! По весне караулили диких оленей у Большой реки. Олени кочевали с юга на север так же, как птицы перелетные. Через реку огромные стада по нескольку суток переправлялись. Пятьсот-восемьсот голов... Глядишь, постоят, постоят на берегу, точно бы в нерешительности, и вот спускаются к воде. Скоро реки не видно — рога, рога. Охотники выскакивают из укрытий, спихивают с берега утлые челны и окружают плывущих животных. Колят пиками, сколько кто успеет. Балагур отличался. Полсотни олешек валил — самое маленькое. И тогда пищи вдоволь! Но потом мясо портилось, сбегались к нему песцы, волки, тучами — воронье...
А как быть беднякам эвенам? Дикий олень и рыба — все питание. Случалось, пропадала рыба в водоемах, голодная смерть шарила по дырявым тордохам[3]...
Настя не ведала горя... Она училась в школе, пела песни, книжки читала.
Как-то с уроков пришла, картошку села чистить.
— Дедушка, — говорит, — как ты думаешь, картошка под землей растет?
— Как большая картошка под землей вырастет? — важно отвечает Балагур. — Наверху, на солнышке растет.
Посмеялась, хитрая:
— Двойку тебе надо поставить!
А после рассказала, что только листья у картошки наверху торчат, но они для еды не годятся. Дед слушал и удивлялся ее учености.
Теперь, стоя перед внучкой в доме директора Захарова, старик Балагур, скрывая свою жалость к ней, спросил строго:
— Почему рано из тундры вернулась?
— Да самолет!.. Слышу, летит он в тумане. В море полетел и опять к берегу. Еще другой раз пролетел... Дорогу он потерял, не иначе. Вон и Иван Алексеевич не приехал. В тумане им земли не видно...
Помолчали. Старик хотел испытать Настю:
— Неужто ты — сколько по тундре ходишь — не слыхала, как лед сильно трещит? Ты людей обманула, они смеяться будут.
— Самолет, дедушка, был! Зачем я стану врать?
Скоро прибежала Вера Михайловна. Она звонила на аэродром, ответили, что самолет никакой не терялся. И Иван Алексеевич через час приехал. По его словам, летели из Якутска благополучно.
Следы
За ужином в каждом доме только и разговоров было, что внучка старого Балагура, дескать, приврать умеет. Панику подняла — чуть до района не дошло.
Одни заступались за девушку:
— Э-э, просто у нее
