вкусным.
Когда-то мы вместе учились в средней школе. И, скажу я вам, есть причина, по которой я не хожу на встречи выпускников.
Одна из них заключается в том, что я надеялась никогда больше не встречаться с этим человеком. И уж точно не тогда, когда я потная, растрепанная и воняю краской из баллончика.
― Оу… интересный парфюм, ― говорит Салливан, его красивые губы складываются в злобную ухмылку.
Я не буду спорить и сразу признаю, что Салливан великолепен. Я не говорю о нормальном уровне привлекательности, с которым я могу справиться. Я живу в Лос-Анджелесе. Я вижу красивых людей каждый день.
Кинозвезды тускнеют рядом с Салливаном. Еще в школе у него была густая копна чернильно-черных волос, телосложение как у супермодели, лоснящаяся смуглая кожа и глубокие темные глаза, которые заставляли падать в обморок каждый раз, когда он смотрел в твою сторону. При условии, что ты была достаточно красива, чтобы удостоиться его взгляда.
Я не была. Но я видела, как он влияет на остальных.
С тех пор мало что изменилось.
Более того, в качестве доказательства полной несправедливости вселенной, Салливан, похоже, каким-то образом стал еще красивее.
На нем сшитый на заказ костюм, покрой которого наглядно демонстрирует, что чем бы Салливан ни занимался последние десять лет для поддержания формы, он не пропустил ни одного дня. Его волосы такие же густые и блестящие, как и прежде, в них нет ни единого седого волоса. А эти полные, чувственные губы расположены над челюстью, которая стала еще более точеной.
Серьезно… да пошел он.
― Что ты здесь делаешь? ― спрашиваю я.
Салливан прижимает руку к груди, изображая, что он обижен. Даже если я знаю, что он притворяется, есть что-то ужасно эффектное в том, как его густые черные брови сходятся домиком, а темные глаза под ними смотрят на меня с проникновенным упреком. Может, его брат и актер, но не стоит забывать, что Салливан ― его однояйцевый близнец.
― Кажется, ты не очень-то рада меня видеть, Тео.
Мое имя звучит на его губах невыносимо интимно. Температура возле уборной поднимается на несколько градусов.
Я приказываю своим щекам не краснеть, что бы ни случилось. Неважно, сколько раз он произнесет «Тео» именно таким тоном.
― Я бы сказала, что немного озадачена. ― Я скрещиваю руки на груди. ― Поскольку тебя нет в списке гостей.
Я уверена ― сама его составляла.
Салливан ухмыляется.
Его смех низкий и порочный, как и его голос. Он вызывает ассоциацию с растопленным шоколадом, темным и насыщенным, с легким оттенком горечи.
Я чувствую, как моя кожа становится все горячее, каждый обнаженный дюйм.
Он говорит:
― Ты ничуть не изменилась.
Это не комплимент. В старших классах я была угрюмым, нервным изгоем, неудачницей, которая едва могла позволить себе проезд на автобусе до школы, в то время как большинство моих одноклассников ездили на Бумерах и Гелендвагенах.
― А ты да. ― Я поднимаю подбородок. ― Твои волосы сильно поредели.
В ответ Салливан смеется гораздо искренней, чем в первый раз, как будто я удивила его и спровоцировала естественную реакцию.
Он проводит рукой по волосам, откидывая их назад, как в рекламе шампуня.
― Думаю, я могу не беспокоиться о своей внешности еще пару лет.
Уверена, что так и есть. Он, наверное, доживет до семидесяти и будет выглядеть как Джон Стэймос, в то время как я уже обнаружила четыре седых волоска в зрелом возрасте двадцати восьми лет.
Ангус ответственен за всю мою седину, не говоря уже о мешках под глазами и изжоге, которая может перерасти в язву.
И она действительно появится, если я не вернусь на вечеринку.
― Так что ты здесь делаешь? ― повторяю я.
― Я бы хотел поговорить с твоим боссом.
― Не получится.
Ангус ни с кем не встречается без договоренности, к тому же он ― гермофоб2. Он даже руки не пожмет, если человек, которому принадлежит эта рука, не прошел проверку у его штатного врача.
К тому же я не собираюсь делать Салливану одолжение. Зачем? Ему уже и так повезло с волосами.
― Ты не можешь сделать исключение для старого друга?
― Мы не друзья, ― говорю я категорично. ― И никогда ими не были.
Хотела бы я сказать, что мы были врагами, но я не была достаточно крута для этого. В школе я была никем. Как и сейчас. Я удивилась, что Салливан вообще помнит мое имя.
Что изменилось?
Я наклоняю голову, пытаясь понять. Он выглядит отполированным и собранным, что уже довольно странно. Тот Салливан, которого я знала, пропускал больше занятий, чем посещал. Непревзойденный спортсмен, который занимался тремя видами спорта, но его выгнали из всех трех команд за драки.
Вот почему он совершенно не похож на своего близнеца. Риз выглядит так, словно цель его жизни состоит в поисках радуги. Поза Салливана напоминает боксера, который вечно готов к бою.
Поэтому я немного вздрагиваю, когда он подходит ближе, чтобы коснуться моего локтя.
― Я бы хотел это изменить.
Его рука грубая и мягкая одновременно. Это заставляет меня замереть.
Мое сердце бешено колотится. Боже, как хорошо он пахнет.
Это несправедливо. Если Салливан так выглядит, то он должен хотя бы пахнуть старыми носками, а не красным деревом. Где же справедливость?
Я отдергиваю локоть.
― Ангус ни с кем не встречается без предварительной записи.
― Даже на вечеринке?
― Особенно на вечеринке.
Ангус делает все возможное, чтобы между ним и его гостями всегда было не менее десяти футов, за исключением избранных, допущенных в его ближний круг.
Салливан оскаливается на меня улыбкой, какую можно подарить соучастнику по ограблению банка.
― Уверен, ты сможешь уговорить его сделать исключение.
― И зачем мне это делать?
― Чтобы я не рассказал Ангусу о том, что ты солгала на собеседовании.
Жизнь во мне замирает, даже сердце ― словно камень в груди, останавливается, как заклинивший двигатель.
Воздух слишком густой, чтобы вдохнуть. Пот стекает по позвоночнику.
― Что ты сказал?
Салливан поднимает бровь, сохраняя каменное лицо.
― Полагаю, ты не сказала ему, что на самом деле не закончила кулинарную школу. Или в «Галактике» теперь нанимают отчисленных?
Мой желудок уменьшается до размера горошины, а во рту становится сухо, как в Сахаре.
Черт.
Откуда он это знает?
― Я не знаю, о чем ты говоришь.
Мои слова звучат так же убедительно, как у пятилетнего ребенка, у которого все
