и покачивала стоявшую рядом коляску. Качели, вопреки предположению старушки, пустовали, и только одна девчушка играла в песочнице. Две остальные фигуры продолжали оставаться под непроглядным занавесом чудовища (слава Господу!).
— Бекки, ты большая охотница фантазировать, вот что я знаю. Пойдём-ка лучше в парк.
Бабушка взяла девочку за её маленькую ручку, и они неспешно пошли через двор, со всех сторон обставленный бетонными многоэтажками, оставив детскую площадку позади. Бекки успокоилась и попросила у бабушки леденец.
Мариетта сидела на грязной земле, поджав под себя ноги; руки её ладонями упирались в смесь песка с гравием. Слёзы запеклись на раскраснённом лице. Выражение горя сменилось ощущениями потерянности, выпотрошенности и загнанности в капкан. А тем временем мрачное облако показывало новые перемены: сперва осев, оно разделилось на несколько облачков поменьше, из которых потом замысловатым образом соткалась фигура. Едва ли один эпитет будет тут уместным и честно характеризующим облик этой фигуры — до того она была странна. Пожалуй, этот и оставим. Да, странная фигура. Разве что, ещё немного антропоморфна: дымящийся уныло-пепельными клубами силуэт венчало подобие человеческой головы; по крайней мере, та тоже имела овальную форму. «Лицо» было серое, воздухообразное, скроенное из сонма грязных-прегрязных пылинок, и — абсолютно пустое, голое; ни намёка на глаза, морщины, щёки, рот, — словом, ничего на «лице» этом не было.
Тут мы вынуждены сделать маленькое отступление и извинить читателя за скудословие и избыток как уже проставленных, так и последующих кавычек. Воистину, нам понадобилось бы призвать в помощники самих Стокера, Шелли, По, Лавкрафта (прости, Господи!) и много кого ещё, чтобы хотя бы на дюйм приблизиться к верному описанию той хтони, которая сейчас нависла над невинно убиенным ребёнком. Потому нам остаётся уповать на читателя с крепкой фантазией, который умел бы более ясно представить собственному сознанию образ страшного Пыльника; но будьте крайне осторожны, ибо концентрированное зло не обольщается излишним вниманием к себе.
Ростом фигура эта была метра с два. Она продолжала левитировать над землёй и медленно поворачивала «голову» в стороны, словно искала кого-то.
Время подползало к вечеру. Очередной весенний день смеркался, готовясь уйти в небытие скучных справочников и отрывных календариков. Полуденное тепло апрельского солнца сходило на нет, воздух делался прохладным — уж не подпитали ли его студёные шлакоблоки шеистых высоток с тупыми глазами-окнами в форме квадратов и прямоугольников? Было ясно одно: для Мариетты и Даллана время текло не так, как для всех остальных людей.
Детская площадка пустела. Там-сям из домовых глазниц выглядывали жильцы. Потягивали чаи, листали позавчерашние газеты, подперев свободной рукой подбородки, и снисходительно смотрели на улицу: одним она казалась совсем далёкой (кто жил на верхних этажах), а для других была как на ладони (счастливые обладатели комнатушек в нижних рядах домов). Хотелось развлечь себя хотя бы одним «ребятёнком» на площадке, но там было пусто.
Растрёпанная Мариетта со слипшимися глазами всё ревела, её маленький сын, давно уже бездыханный, лежал ничком с продольной прорезью на одежке от ворота до пояса, откуда виднелась пергаментная кожа, а загадочная фигура продолжала висеть в воздухе на привычном месте. Её «тело» методично пульсировало сгущёнными парами-газами тёмного цвета, из которых и был собран Пыльник. «Кто-нибу… Помо… помоги… те…» — еле слышным, интимным шёпотом хрипела Мариетта. Голос её пропал, сделался по-христиански сиплым, безнадёжным. Единственное, чего ей сейчас хотелось: знать, что её сыночек цел и невредим — не видеть, хотя бы знать.
Пыльник отмер. «Рот» его раскрылся, сделавшись безобразно широким и страшным, как нора дикого зверя, куда почти никогда не доходит дневной свет, из «плеч» выросли две жуткие «руки» в форме вихрей почти с метр в длину (если они вообще поддавались замерам по общепринятым человеческим канонам). Разверзшийся «рот» Пыльника, словно огромный воздуховод, породил жуткий сквозняк. Порывы резкого ветра стали вздымать песок и пыль с площадки и со всех прилегающих к ней улиц. Скомканные листы бумаги, упаковки из-под еды, коробки, крупинки песка, пыли, грязи, прочий мусор — всё вскружилось в бешеном потоке, устремлясь прямо в разверзнутое овальное жерло Пыльника. «Агр-х-х-ха… Гр-р-х-х-у-уу… У-ууху-уу», — порывы грязного ветра хлестали Мариетту по бокам, по бёдрам, по спине, по груди, по рукам, плечам, ключицам, по лицу. Её густые длинные волосы вконец растрепались и потеряли былую форму, которой так восхищался (и по ту самую минуту продолжал восхищаться) её супруг. Он был далеко. Превозмогая жгучую, разрывающую изнутри боль, Мариетта смогла разлепить глаза до двух узеньких горизонтальных щёлочек. Её замутнённому взору представился только уголок детской горки да летевший по ветру мусор. В болезненные, уставшие от слёз белки хлынули всё те же, острые со всех сторон, пылинки, подхваченные злобным вихрем. «А-а!», — снова вскрикнула несчастная мать, повалилась на землю и поползла на четвереньках, почти по-пластунски; куда — сама не знала. Хотя бы куда-нибудь. А Пыльник всё неистовствовал: его нечестивый «рот» продолжал поглощать бушевавшие ветры, а сам он вился, как змея, и размахивал своими лапами-вихрями.
Завидев страшную непогоду, домашние зеваки перестали блаженствовать и отлепились от окон, плотно прихватив их изнутри.
— Дорогая, погляди что за окном! Настоящий ураган! Скорее закрываем окна!
— Что, чёрт возьми, происходит?
— Ай! Кажется мне попала пыль в глаза!
— Эти метеорологи вообще что-нибудь понимают в своей работе?
«А-а-ах!» — вскрикнула Мариетта, схватившись влажной от слёз и грязной от песка рукой за лоб: Она смогла проползти не более пяти метров в сторону до того, как её голова встретилась с углом одного из брусьев невысокой скамейки. Ушибленное место вспухло и из образовавшейся раны побежал поток горячей крови, которая мгновенно достигла переносицы и там разветвилась на несколько струек поменьше. Обезображенная ветром, грязью и кровью женщина взвыла (то были её последние силы на сегодня) и повалилась без чувств рядом с лавкой.
Пыльник поднял идущую чёрным дымом «голову», сокрушённо потряс ей в стороны, словно преступник, одумавшийся после содеянного, — послышался низкий-низкий голос, похожий на приглушённого рычанье, — взмыл над маленьким земным вместилищем детской души Даллана и полетел вверх, к вечным звёздам. Ниже «пояса» у него обнаружилось гигантское торнадо, причудливо соединявшееся с «туловищем» (да помогут нам вышеприведённые мастера!). В секунду Пыльник достиг тринадцатых, самых верхних этажей холодных коробок, из фасадов которых мелкими дробинками излучался комнатный свет во всю высь этих домовых громадин. Не замедлил себя ждать и вихрь нечистот, потянувшийся за убийцей маленького Даллана и много кого ещё. Если бы Пыльник был доступен глазам окружающих, последним немедленно вспомнились бы клубы дыма, что обычно выходят из гигантских каменных труб заводов в век процветающей промышленности. Но то (нужно ли об этом
