меня хватило бы мужества признать, что этого не произошло, — я ничего не могу сделать, чтобы изменить ситуацию. Ничего за пределами того, что я в данную минуту делаю. Кручу педали, чтобы избавиться от последствий двух ночей с Леонардом. Если бы их было четыре — это был бы явный перебор. И вот я кручу педали и говорю себе, что побезобразничать в потоке движения на шумном перекрестке между «потрахаться и забыть» — все еще та игра, которая доставляет удовольствие людям любого возраста.
Глава вторая
О’Райана зовут Мик, хотя я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь так к нему обращался. «О’Райан» удовлетворяет его сверху до низу — весьма приличное расстояние, если учесть его длинные тощие ноги.
Я хочу сразу сказать, что прошло уже много лет с той поры, когда мы с О’Райаном спали вместе. А было это в те годы, когда хитрый прищур Клинта Иствуда еще что-то значил и существовала особая привлекательность в этих молодчиках индейского типа, которых никто не мог приручить. Нет, серьезно. Действительно была.
Если честно, то я до сих пор определенной своей частью неравнодушна к О’Райану. Эта часть подпитывается воспоминаниями о тяжелых девяностых, когда сильные мира сего стремились взвалить всю тяжесть бюджета на плечи городской бедноты. И на неудачников-выпускников Института борьбы с облысением.
О’Райан нисколько не похож на этих ребят. Тем не менее мы с ним больше не спим вместе. Несмотря на то, а может, и благодаря тому, что оба мы скорее свободны, чем заняты. Оба до сих пор арендуем жилье в том же самом крайне благородном районе.
Хотя О’Райану по работе приходится значительно чаще выезжать из города, чем мне, он все равно цепляется за свою холостяцкую обитель на улице Бертранд, где из мебели имеется только диван в пятнах от пятновыводителя, на вид такой же комфортабельный, как автомат для продажи клейкой ленты, да аквариум, в котором всегда плавает бесконечными кругами одинокая гурами, напоминая нечто, что никак не удается спустить в унитаз. О’Райан держится и за свою машину, оставшуюся со старых времен, которая жрет бензин галлонами и у которой крышка капота прикреплена проводом от тостера.
Все это несущественно, поскольку главное, о чем я хочу сказать, так это то, что мы с О’Райаном больше не любовники. Даже в наши лучшие дни термин «любовники» был слишком изыскан для описания того, что происходило между нами, а сейчас все, что происходит между нами, когда О’Райан появляется, так это — мы «болтаемся где-то вместе». Его термин, не мой. Для меня понятие «болтаться вместе» вызывает в памяти две рубашки, лениво шевелящиеся на одной веревке. Кроме того, в последнее время этот термин в нашем лексиконе был укорочен до простого «болтаться».
Интересно, стоит ли обратить на это внимание О’Райана? В данный момент он растянулся на ковре в моей гостиной, причем огромные ноги в сапогах уперлись в стенку старого сундука, который я привезла с собой в колледж и который с той поры служил мне с переменным успехом кофейным столиком. Эта атмосфера анахронизма усугубляется тем, что О’Райан скручивает себе сигарету. Настоящую домашнюю самокрутку, сотворенную из табака «Драм» и папиросной бумаги «Зиг-Заг». Никто не только не удосужился поставить его в известность, что эпоха табака прошла, но и не озаботился предупредить его, что самокрутки — настоящий архаизм. Где-то там, в забытом прошлом, вместе с сапогами битлов, Патти-Стэкер и копеечными пакетиками золота из Акапулько.
— Болтаться? — повторил О’Райан, когда я решаю обсудить бессмысленность этого определения и привлекаю к этому неологизму его внимание. — Что, люди так сегодня выражаются? Ладно. Давай болтаться здесь, Дана. Давай пойдем… — Он замолчал и покачал головой. — Нет. Прости. Никак не могу отделаться от этого где-нибудь. Кроме того, в наши годы болтаться «где-нибудь» и есть все, что мы делаем, во всех смыслах. И нам крупно повезло, что мы еще на это способны.
— Бог ты мой, — отвечаю я с большим раздражением, чем намереваюсь. — Считай себя пенсионером, если хочешь. Я же никогда не чувствовала себя лучше. И не выглядела лучше, по крайней мере, если верить моим стойким поклонникам. Так что большое тебе спасибо.
— Мура, — говорит О’Райан. — Мы с тобой были куда бойчее двадцать лет назад. Почему бы это не признать, раз уж мы готовы к тому, что может принести нам будущее.
— Господи! Будущее? Тебя послушать, так ты занялся продажей страховок, бродя от дома к дому. А я-то думала, что все будет по-старому: ты зайдешь, положишь ноги на мою мебель и засыпешь весь пол пеплом.
— И это в самом деле — как в старые времена. Только теперь из меня самого песок сыплется. Дана, я только хочу сказать, что у меня есть для тебя хороший совет. Если ты им толково воспользуешься, сможешь хорошо запастись на старость.
Пожалуй, сейчас стоит сказать, что О’Райан вовсе не ковбой. Вопреки его излюбленным оборотам, он даже не с Запада. Разумеется, если ты высок, строен, с обветренным лицом, роскошными усами и умными глазами цвета выгоревших джинсов… А, черт. Разве есть у тебя выбор? Ты только и можешь работать под ходячую, говорящую, жующую жвачку и сплевывающую реинкарнацию Роуди Ятса.
Я понимаю, что имею полное право спросить О’Райана, на что он намекает. Или я могу подождать, когда он сочтет, что для этого настало время, сознавая, что, будучи человеком лаконичным, О’Райан вполне способен объясниться, особенно если вы никуда не спешите. Я же, так уж вышло, никуда не тороплюсь.
— Я имею в виду, — наконец «разродился» он, — что ты можешь разбогатеть, если станешь писать сценарии для шоу, над которым я сейчас потею. Или ты стала слишком знаменитой для телевидения?
Кто, я? Знаменитой? Сомневаюсь, что кому-нибудь удалось придумать такую плохую телевизионную программу, для которой я бы отказалась писать текст. Более того, к самым худшим я за эти годы уже написала так много «сценариев», как выразился О’Райан, что некоторые из них показались достаточно ужасными, чтобы их поставили. Моей единственной проблемой относительно сказанного О’Райаном было — определить, над чем он в данный момент работает и почему я об этом ничего не слышала.
Иногда полезно общаться с животными. Как и многие худые и гибкие типы, умеющие держаться в седле, О’Райан начал свою карьеру в «ящике», снимаясь в тех детских шоу на свежем воздухе, где требовались статисты, выглядящие прилично в компании лошадей. Потом он сделал шаг вперед в общем смысле, помогая возиться с животными в бесчисленных семейных вечерних программах по субботам, в которых показывается
