Платона и Аристотеля, трудами их учеников и последователей. Не только в Испании, но также в Южной Франции, на Сицилии и в Южной Италии были люди, которые приветствовали эти контакты и поддерживали связи с миром ислама.
Поскольку в XII в. внешние границы Европы были открыты, естественно, внутри ее все общественные процессы развивались свободно. Это касалось как образования, которое было либеральным, так и народного благочестия, принимавшего различные формы; да и сама церковь продолжала сохранять открытость. Обучение наукам становилось все более фундаментальным. В школы, открывавшиеся при кафедральных соборах Франции и Германии, и в городские школы в Италии поступало все больше юных учеников, которые отличались пытливостью ума и новым, непредвзятым взглядом на мир. Культура, носителями которой они становились, имела много черт, унаследованных из языческой древности и от нехристианского Востока. Платоники, натурфилософы, поэты и теоретики ars amandi (искусства куртуазной любви) XII в. были предшественниками итальянского Возрождения XV–XVI вв. И когда в XVI–XVII вв. закладывались основы современного научного знания, ученые-естествоиспытатели и философы (Николай Кузанский, Лейбниц, Галилей, Исаак Ньютон, Бойль и Локк) постоянно оглядывались назад, заимствуя научный опыт «открытой» Европы XII – начала XIII в.
Явно предвзятое мнение – смотреть на все Средневековье как на темные века, которое основывается на банальном утверждении, что средневековый мыслитель был ограниченным человеком, находившимся под влиянием фанатичного духовенства, спеленутым в смирительную рубашку застывших религиозных догматов. Действительность дает нам совершенно иную картину. Понятно, что ни одно столетие Средневековья (как и наше время) не было полностью свободно от нетерпимости. Всегда существовали люди, не воспринимавшие нонконформистские взгляды; люди с ограниченным кругозором, опасавшиеся всего нового. Однако для правильной оценки реальной действительности XII – начала XIII столетия и открывавшихся тогда перспектив необходимо понять, что и набожный простой народ, и духовная элита общества обоюдно были готовы принять, со всем присущим им здравым простодушием, истинную «католическую» веру. Только с приходом сторонников пуризма она была подвергнута анализу, когда были выделены ее отдельные компоненты и изолированы друг от друга и между ними была вырыта глубокая пропасть. Открытая религиозная вера раннего Средневековья была плодотворным смешением различных ее составляющих, заимствованных из дохристианских «языческих» народных верований и других религий, христианских по духу. Эта была религия народных масс, а также в некоторых случаях господствовавших классов и выдающихся исторических деятелей. Она успешно сосуществовала с открытой культурой в лоне такой же свободной церкви, проявляя себя в такой форме, которая позднее вызовет неприятие людей века Реформации и Контрреформации.
«Открытая» церковь «открытого» XII столетия признавала свободы, о которых не могли даже помыслить представители более поздних поколений. Это была «живая» церковь; это определение равным образом относилось и к ней самой, и к ее членам – оптимистичным, ярким личностям, уважавшим чужое мнение и способным договариваться. Таинства еще не подверглись строгому определению и не были сведены к семи, а месса не получила окончательного оформления. Многие положения веры еще не стали догматами; в XIII в. их продолжали обсуждать теологи, и лишь окончательно они были утверждены на Тридентском соборе в XVI столетии. Только в середине XII в. церковь стала пониматься как реальный субъект. Вплоть до этого времени люди мыслили в понятиях раннего христианства; ни один автор не писал теологических или религиозно-политических трактатов о церкви (слово «церковь» означало здание или Дом Бога) и не возникало никаких богословских споров. Отважный Абеляр заговорил о теологии в ее современном смысле. Это был его термин и его концепция европейской теологии. Слова «церковь» старались избегать из-за возникавшей при этом ассоциации с языческой Античностью; все осознавали реальные опасности, могущие возникнуть в случае принятия этого понятия. Господствовало убеждение, что попытки «понять» Бога, заключить Его в жесткие рамки теологии являлось некой разновидностью искушения. Богословские диспуты в этой ранней «открытой» Европе были перенесены в религиозные мистерии, которым были присущи благоговейное отношение к богословским вопросам, осознанное умолчание и Божественная любовь. Вера, как все сверхреальное, могла только переживаться и никогда не укладывалась в определения.
«Открытая» церковь изначальной Европы была живым союзом Небесного и Земного; материи и духа; жизни и смерти; тела и души; прошлого, настоящего и будущего. Действительность была цельной, не было пропасти между тварным миром и искупленным человечеством; все люди были одной крови – от первого человека до последнего, все были насельниками одной и той же земли, сквозь естественный, природный лик которой временами проступали «сверхъестественные» черты. Служившие в этой «открытой» церкви епископы и рядовые священники обладали тем самым редким искусством savoir vivre, иначе говоря, умением жить полнокровной жизнью. Они были независимы во взаимоотношениях друг с другом, которые временами становились то дружественными, то неприязненными, но не враждебными. Рим был где-то там, далеко, и потому часто непосредственным духовным наставником человека становился местный епископ или аббат.
Государственные границы некоторых стран все еще оставались открытыми. Протяженная граница между Францией и Германией в Европе, источник повышенной напряженности в течение нескольких столетий, даже еще не была окончательно обозначена. Для владений крупных сеньоров была характерна чересполосица; многие магнаты получали фьефы и земельные поместья в дар, как от французского монарха, так и от германского императора. В Священной Римской империи Италия только начинала отстаивать свои государственные интересы после того, как создала независимую от империи церковную организацию в 1122 г. в результате заключения Вормсского конкордата. Восточные границы Европы все еще не были определены. Немецкие колонисты и местная восточноевропейская аристократия (славянская, польская, прусская, литовская и венгерская) способствовала сближению Восточной Европы с Западной, которые стали на время единым целым. Тем не менее продолжилась экспансия на Восток в Прибалтийские земли; в начале XIII в. самыми западными точками ее проникновения стали города Рига, Ревель и Дерпт. Первыми, кто начал последовательно укреплять границы в целях обороны от уэльсцев и ирландцев, а впоследствии от шотландцев, были Плантагенеты, правители Англии. Но даже через эти границы люди могли свободно переходить в обоих направлениях, особенно начиная с того времени, когда установились тесные родственные связи между аристократическими семействами с обеих сторон границы.
«Открытая» Европа имела также свою «открытую» аристократию, которая сформировалась к началу XII в. Господствующее положение норманнской аристократии, боковые ветви которой пустили корни во Франции, на Сицилии и в Англии, стало наглядным примером нараставшей тенденции формирования «закрытой касты», резко отделенной от подвластных ей крестьян и от свободных и несвободных горожан. В дальнейшем, в XII в., аристократия все больше превращалась в привилегированное сословие. Однако в XII–XIII вв. в Священной Римской империи социальные барьеры все еще не стали непреодолимыми. Свидетельства этого имеются в различных областях Европы, где дворяне, как правило, жили в поместьях, тесно соприкасаясь с крестьянами, в социальном отношении стоявшими
