ответных «рады знакомству» слушать не стал. Почти тут же мы нырнули в какой-то маленький дворик колодцем, посреди которого росло раскидистое духовитое дерево со страховидными колючками, а на подвешенных к одной из ветвей качелях раскачивалась сонная лупоглазая, чернявая девочка лет пяти.
— Утречка, Пенелопа! — гаркнул ей Яков Моисеевич, не сбавляя шаг, и не дожидаясь ответа, тут же открыв дверцу какой-то сараюшки, где оказался вход в соседний переулочек.
— Шалом, Фирочка! — так же крикливо поздоровкался он с выглянувшей из окна не старой ещё тёткой с избытком волосатых подбородков. — Вот, мальчики от Лёвы!
С минуту они очень громко тарахтели на непонятном языке, вставляя иногда русские слова, затем Яков Моисеевич резко сорвался с места, почти тут же нырнув за угол. Снова пробежка, и наш провожатый тормозит так же внезапно.
— Кириэ Автолик! — затем быстрая-быстрая речь с упитанным пожилым мужчиной, здоровски похожим на Лебензона, но…
Нет! Не родственник, точно не родственник! Наверное.
…и снова мы бежим трусцой.
— Он нас никак кругами водит! — пропыхтел Санька несколько минут спустя, буравя спину Якова Моисеевича недобрым взглядом.
— Может и так. Поздоровкаться решил со знакомыми и сродственниками, а мы так, рядышком.
— Ну да, — кисло отозвался дружок, — тока я себя мартышкой на ярмарке чуйствую!
Снова пробежка вдоль низеньких, вросших в землю до самых окошек домиков, стоящих если не вплотную, то где-то около тово.
— Вот, — Лебензон влетел под неширокую арку с облупленной штукатуркой, и снова затормозил – так, што я влепился ему в спину.
Подхватив рукой за шиворот, Яков Моисеевич поставил меня рядом, и не отпуская, начал орать:
— Песя! Песя! Спускайся давай вниз, рыбонька ты моя подкопченная! Мальчики из самой Москвы с приветом к тебе спешили! Песя! За ногу тебя, да по ступенькам!
Выпутавшись из цепких рук нашево провожатово, давлю лыбу и махаю рукой чернявым мужчинам, играющим в карты за столом почти посередь двора, под раскинувшейся на весь простор шелковицей.
Вот же! Будний день, самый полдень, а столько бездельников! Впрочем, чево ето я? Сам не без греха!
А ничево так домик! Колодцем идёт, в два етажа. Облупившийся сильно, но видно, што ещё крепкий. Поверху и понизу веранды деревянные кругом идут, без перегородок, сплошняком. Посередь двора то ли колодец, то ли вход в катакомбы, а может и всё сразу. Сараюшки по углам, и оттуда же тянет отчётливо запахом нужника.
— Што ты мне начинаешь! — визгливо донеслось откуда-то снизу, и откуда-то из-за сараев начала подниматься… голова?! Ф-фу… чуть не опозорился, а тут всево-то баба из погреба подымается!
— Я всё понимаю, но не до такой же степени орать!? — сказала недовольно пухлая не сильно молодая женщина, почти што симпатичная, если бы не крупный нос крючком и склочное выражение на потном лице. — Ты ещё пройдись по всей Молдаванке, как зазывала из шапито, а потом и на тумбу объявления наклей!
— Приехали и приехали! — продолжила она, вытирая пахнущие рыбой руки о нечистый передник, позабыв о висящем на плече полотенце. — Лёвочка в письме всё расписал. Довёл? Педаль теперь отсюда!
— Дайте людям таки сделать мнение! — прервал начавшуюся было свару один из игроков, сняв моднющую кепку и протерев покрытую бисеринками пота загорелую лысину платком. — Лев там как? Всё такой же законопослушный?
— Не так штобы ой, но таки да, особенно когда ему ето ничево не стоит.
— Никак из наших? — заинтересовался внезапно он, вглядываясь мне в лицо близоруко.
— Для полиции таки да, — вмешалась тётя Песя, — штоб они были здоровы, холеру им в глотку! А так не очень. Пойдёмте, пойдёмте! Комнату покажу.
— Щикарные условия, — агрессивно напирала на нас пышной грудью тётя Песя, заведя в тёмную комнатушку с окнами под самым потолком, — где вы ещё найдёте такие царские апартаменты?
— В любом холерном бараке, — отозвался от входа Лебензон под гыканье наблюдающих спектакль картёжников.
— Ты что здесь забыл? У, полудурок! — женщина замахнулась висящим на плече полотенцем, но как-то привычно, без злобы.
Сговорилися быстро, отчево картёжники даже переглянулись етак многозначительно, но смолчали. Двадцать пять рублей отдали за молчание полиции, а за саму комнату сторговались по три рубля в неделю вместе с питанием.
Я когда в Одессу засобирался, цены узнавал помимо Льва Лазаревича. Так што не мёд и мёд, но вполне так и ничево. Комната маленькая, тока-тока на два топчана место, стол со стульями, полки над топчанами, печурка да место на развернуться.
В Москве да Питере запросили бы ничуть не меньше, так што вроде как и дорого за Одессу, но зато с питанием с одного с хозяйкой стола, ну и стиркой заодно, так што и не очень. Можно бы и чуть подешевле найти, а может даже и не чуть, но тут уже документы потребовались бы. Нормально!
Заплатил при свидетелях за десять недель вперёд. Не то штобы ето поможет, если что, но хоть так.
— Помыться вам с дороги, — засуетилась вокруг разом подобревшая хозяйка, припрятав деньги за пазухой, — да и за стол скоро! Про Лёвочку расскажете как раз, как он там!
Из сарая принесли жестяное корыто, а воду на помывку выделили скупо, не по-московски. Ну да Лев Лазаревич предупреждал о том, плохо здесь с водой! Со всем хорошо, особенно с морем, фруктами и холерой, а с водой плохо.
Помылись, поливая друг дружку тонкой струйкой, смывая угольную и дорожную пыль. Не так штобы очень вышло, без бани-то, но хоть за стол сесть можно.
Оделись в чистое, сложили грязное бельё в узел, разложили пожитки по полкам, да и вышли во двор. Санька ощутимо робел, отчево помалкивает, но бычит упрямо лоб, склоняя чуть голову, как перед дракой. Пересиливает себя, значицца.
— Здрасте вам, — сымаю кепку перед новыми лицами во дворе, чуть не десяток новых. Любопытствующие, значицца.
— Из Москвы? — поинтересовалась бойкая прехорошенькая девчонка лет десяти, с совершенно иконописным ликом и бесенятами в глазах.
— Из неё самой.
— А ты из наших или как? — тёмные глаза распахнуты и ресницами так хлоп… длиннющие!
— Мы с Санькой из своих, — отбрёхиваюсь я, — но если очень надо, то хоть из наших, хоть как, хоть совсем даже наоборот!
— Мальчики! — позвала сверху тётя Песя. — Бросайте их и идите сюда, да только одни, без попутчиков!
— Наше вам! — снова раскланиваюсь, а Санька повторяет за мной, глядя на местных немигаючи. Чистый василиск! Не знать, што робеет и стесняется, так и сам перед таким заробеешь!
— Туда, — ткнула тоненьким пальчиком глазастая в сторону ведущей наверх лестницы, и пошла с нами.
— Тётя Песя сказала – без попутчиков. — Мягко останавливаю её, не желая ссориться с симпатишной,
