ненападении. Да и товарищ Сталин не раз говорил, что в ближайшие годы войны не будет. Ничего не пойму!
Катя молчала. Она стояла, опустив руки, в глазах её блестели слёзы.
— Ну, я побегу искать ребят, сейчас лучше, чтобы они дома были, — наконец сказала она.
Нина Васильевна тоже заторопилась.
— Я в магазин, надо сахару купить.
Борис и Катя переглянулись. Им тоже не мешало кое-чего подкупить, да не на что было. Зарплату за этот месяц они ещё не получали, выдача была после 25-го, а сегодня было только ещё 22-е, и, как всегда перед получкой, денег дома почти не осталось.
— Ну ладно, пойду в больницу.
Борис Яковлевич зашёл домой, умылся, накинул пиджак, схватил с тарелки ещё не остывший пирожок и, закурив на ходу, направился в больницу.
По дороге он встречал или обгонял группы станичников, которые оживлённо обсуждали услышанное. Видимо, известие о войне теперь дошло и до большинства населения станицы. Женщины с кошёлками и сумками торопились к сельпо, и когда Борис проходил мимо лавки, около неё стояла уже порядочная очередь. Каждый, у кого были деньги, торопился запастись мылом, керосином, спичками, солью, сахаром, а кое-кто и мануфактурой.
Только взглянув на эту очередь, Борис понял, что, видимо, действительно в ближайшее время что-то серьёзно изменится. Но больше всего его беспокоило, как бы с этой войной не прекратилось строительство больницы, ведь и так вопрос о возведении пристройки удалось пробить в райисполкоме, в сельсовете, на правлении колхоза и в дирекции завода с большим трудом, а что же будет теперь? Любой из этих руководителей может, сославшись на войну, не дать денег, материалов и людей. «Опять всё сорвалось!» — с горечью подумал Борис.
В эти первые минуты как-то ни о чём более страшном и важном, что несла с собой война, он даже не подумал. Бывает, что человек, поглощённый своими мыслями и заботами, важными для него или его работы, не видит из-за них крупных и даже крупнейших событий. Так получилось и с Алёшкиным.
Сделав обход в больнице и успокоив больных и дежурный персонал, Борис Яковлевич часа в два дня вернулся домой. Катя и ребятишки уже ждали его. Первый вопрос, с которым к нему обратилась старшая дочка, сразу же огорошил и изумил его, она спросила:
— Папа, а ты идёшь на войну?
До сих пор он об этом ни разу не подумал. Увидев встревоженный взгляд жены, он опустил голову и задумался: «А в самом деле, я-то как? Меня-то возьмут в армию? Мне уже 34 года, неужели такой возраст брать будут? Хотя ведь я врач, тут возраст большой роли не играет. Что же ответить Эле?»
Борис сел на стул и, как всегда в затруднительных случаях, достал папиросу и стал её мять пальцами:
— Как тебе сказать, дочка? Может быть, и пойду, если понадоблюсь, но я думаю, что с этими обнаглевшими фашистами наша Красная армия и без меня справится. Ну да ладно, нечего сейчас раньше времени об этом думать, давайте-ка обедать! — и подхватив обеих младших дочек на руки, Борис Яковлевич пошёл к столу.
На митинге в заводском клубе, на который Борис и Катя пошли сразу же после обеда, они узнали подробности о вероломном нападении фашистов, о бомбёжке наших городов, о первых жертвах, о том, что Красная армия в некоторых местах вынуждена была пустить врага на нашу территорию. Но выступления, как представителя района, так и местных руководителей звучали достаточно бодро и оптимистично, это успокоило почти всех. Большинство склонялось к тому, что наша могучая армия разобьёт зарвавшихся немецких фашистов так же, как она это сделала с японскими самураями на Хасане и Халхин-Голе и с финскими бандитами на их пресловутой линии Маннергейма. Ну, может быть, тут потребуется немного больше времени, только и всего!
С митинга возвращались вместе с Пряниными, которые жили неподалеку от Алёшкиных. Женщины шли впереди и беседовали о чём-то своём, домашнем, а Фёдор с Борисом — сзади. Прянин сказал:
— Боюсь, доктор, что положение гораздо серьёзнее, чем можно было ждать по выступлениям представителя из райкома. Конечно, в панику кидаться нечего, но, наверное, и тебе, да и мне (ему было около 40) повоевать тоже придётся.
Вскоре они разошлись по домам. Было уже поздно. На небе сияли крупные яркие южные звёзды, небо выглядело чистым-чистым. Тишина, не слышно девичьих песен, которые обычно воскресными вечерами раздавались в станице, когда девушки и парни бродили группами и парочками чуть ли не до рассвета. Кое-где тихонько лаяли собаки. Ветра не было, и даже листья на большой шелковице, раскинувшейся над крыльцом, на котором уселись, прижавшись друг к другу, Алёшкины, не шелестели. Детишки и вернувшаяся после обеда от своих Нюра уже спали.
Борис и Катя молча сидели, и каждый думал свою невесёлую думу. А вокруг было так тихо, так спокойно, что даже не верилось, что где-то на нашей земле в этот момент рвутся снаряды и бомбы, раздаётся треск ружейных и пулемётных выстрелов, и слышатся стоны и крики раненых. А ведь всё это уже было, и было в таких масштабах, о которых большинство населения советской страны, в том числе и Алёшкины, даже и не предполагали.
Просидев молча около получаса, во время которого Борис выкурил штуки три папирос, они собрались идти спать, как вдруг на улице послышался шум подъезжающей машины. Она осветила фарами пустынную улицу и остановилась у ворот. Сейчас же кто-то застучал в запертую калитку. Борис подошёл к воротам. Он подумал, что кто-нибудь из местного начальства заболел, и за ним прислали машину.
— Кто там? — окликнул он стучавшего.
— Из военкомата, — ответил незнакомый голос.
Борис отпер калитку. Показался молоденький лейтенант, одетый в новую летнюю форму, вместе с Борисом они вошли в дом. Электрического света уже не было (в Александровке свет, идущий от электростанции Крахмального завода, гасился в 12 часов), пришлось зажечь лампу.
Лейтенант открыл полевую сумку, достал из неё небольшую разносную книгу, в которой было заложено несколько запечатанных пакетов, и один из них подал Борису:
— Вы доктор Алёшкин? Распишитесь.
Борис торопливо вскрыл пакет. Катя с испугом глядела на лейтенанта и на мужа. В пакете была повестка, подписанная военкомом, которой врач Алёшкин вызывался в военкомат для участия в работе призывной комиссии. Явка была назначена на 10 часов 23 июня. Борис, передав повестку Кате, расписался в книжке лейтенанта, который, козырнув, торопливо покинул дом. Через несколько минут на улице вновь зашумел мотор машины, блеснули фары, и затем всё стихло. Прочитав повестку, Катя встревоженно спросила:
— Как
