свободе. Заостренные пластинки былой краски, грозили многочисленными царапинами, если нервно ерзать во сне. Матрас утерял свою, то ли мягкость, то ли упругость, и представлял собой просто субстанцию, отлично провоцирующую бодрость в любое время. Тоже самое было с подушками.
Ощущая, сквозь тюремные сланцы, леденящий, каменный пол, Лиза встала на ноги, с желанием поговорить с сокамерницами. Отталкивающая внешность женщин, сильно мешала природной доброжелательности девушки, ей тяжело было преодолеть барьер формы. Собрав всю уверенность где-то в области горла, нацеленная на то, чтобы не сбиться и не сделать голос слишком нежным и высоким, Лиза обратилась к Васе, с виду являющейся главной в этой камере.
— Доброе утро, — с показной уверенностью сказала Лиза, — я — Лиза, а вы?
— А нас, Василиса Игоревна, — с улыбкой ответила Вася, — для своих просто Вася. А ты теперь уж, вся наша. И ты, это, поаккуратнее с тапками, непонятно кто до тебя их носил то, грибок — все дела. Сначала помой.
Лиза явно не была рада этому замечанию сокамерницы. Ей не хотелось начинать считать ее своей, не хотелось осознавать себя в заключении, но за совет, она была благодарна.
— Хорошо. Вася, — робко продолжила Лиза, — могла бы ты помочь мне адаптироваться тут. Я была бы очень благодарна.
— Хах, — усмехнулась женщина, — ты тут такими словами не разбрасывайся, за благодарность и спросить потом могут. А это, кстати, тебе и первое правило. Так, что там еще…, не груби охранникам, там голубки еще те, чуть слово, сразу дубинка. Дорогу лучше тоже никому не переходи, особо не светись и время пройдет быстро и беззаботно. Собственно все, располагайся.
Лиза вынула из-под робы синюю пачку сигарет. В одно мгновение, Вася, быстрым движением руки, отобрала пачку, улыбаясь новому приобретению.
— А вот и благодарность! — Смеясь, сказала Вася, — быстро схватываешь!
Вспомнив о том, что дорогу лучше никому не переходить, Лиза смерилась с утратой, щедро подаренных водителем сигарет.
Ноги быстро начали отдавать свое тепло полу. В надежде согреться, предварительно застелив койку, она села на нее, укутавшись в одеяло, что также повеселило ее сокамерниц.
— Девочка, а ты знаешь, почему у нас, в женской тюрьме, охранники мужчины? — С непонятной алчностью, спросила одна из сокамерниц. — Неужели, тебя это совсем не волнует?
— Волнует…, наверное, — непонимающе ответила Лиза.
— Получается, очень хочется тебе узнать, как же так вышло, да? — Спросила уже другая сокамерница, что к удивлению, начало раздражать Васю.
Лиза не понимала, что происходит, но решила следовать заданному, ее сокамерницами, вектору и незаинтересованно кивнула.
— Ваааася, может, тогда, расскажешь ей? — Сказала одна из женщин, — сама же видишь, не уснет же дитя, всю ночь гадать будет. Ну спаси же ее, вон, какие новые сигареты у тебя есть!
— Бестии, воистину бестии, — раздосадовано ответила Вася, — ну, что поделать, вам, еще раз, никогда не рассказала, а новенькой узнать стоит. Готовьте все, сейчас я расскажу про “Великое восстание дубачек”.
Женщин засуетились. Хладный, каменный пол был устелен милым покрывалом, явно контрабандным, однако, так хорошо подходившим к уютным дружеским посиделкам. Кипятильник принялся нагревать воду в широкой металлической кружке, увлажняя камеру испарениями. Женщины подготовили четыре кружки по меньше, закинув в них пару ложек сахара и по пару-тройку пакетиков чая. В кружке Васи чай был зеленым.
Закончив обустройство камеры, все расселись по кругу, направив свои взгляды на Васю. По женщинам было видно, они слышали эту историю не в первый раз, однако их задор интриговал Лизу, что снова заставило ее глаза немного поиграть живостью.
Подогнув колени под шею и поставив на них подстывшую кружку чая, Лиза надеялась немного согреться в, постепенно отбирающей ее тепло, тюремной камере. Пар, исходивший из кружки, мило заигрывал с ее носом, резкий и грубый аромат, все же напоминал чай. Если чай мог оставаться самим собой в этой клетке, значит и Лиза может сохранить саму себя здесь, и это давало ей надежду.
Дождавшись остывания напитка, Вася резким взглядом потребовала тишины у слушателей. Как только все замолчали, причмокнув из кружки, она начала рассказывать.
“Около семи, может быть восьми лет назад, здесь еще работали бабы, преимущественно бабы, кроме начальника, на это место только мужиков и ставят. С дубачками было легче, все-таки, есть какая-то солидарность, между нами, так что, сиделось не сложно. Но, увы, начальник — мужик, в бабьем коллективе, и он быстро начал наглеть. Тут недоплатит, там ущипнёт, где-то накричит, доходило даже до избиения.
И, короче, дубачек это все порядком задрало. Бабы собрались, вооружились дубинками и начали камеры открывать. Мы не могли ничего понять, разбегались кто куда, но, дубачки дурами не были. Камеры, конечно, открыли, но сама тюрьма оставалась заперта, да и к ним никто не лез, дубинкой огрести не охота. А вот начальник, начальник к нам относился даже хуже, чем к ним.
Помню, какую-то девку пытался расчехлить у себя в кабинете, та еле выбилась, ну, он разозлился и избивать ее начал. Стояла у него тогда статуэтка, за лучшего руководителя области, ирония сука. Ну вот он и подтвердил свою награду. Статуэтка тяжелая была, из гранита, резко плюхнувшись на голову девке, сделала ее полностью безотказной, на пару часов точно. Забавное самое, ему то все с рук сошло, сказал, мол бунт, убить его пыталась, вот он и защищаться принялся. Еще бы ему новую награду за самооборону дали, может тогда дубачки раньше двигаться начали.
Так вот, в тюрьме анархия, девки бегают кто-куда, ищут крови, как гончие на охоте. Кто поспокойнее, тихо по парам сидели в камерах, радуя друг дружку. Дубачки не вмешиваются, закрылись у себя, да чай пьют, как мы сейчас.
Девки наши не робкие, быстро нашли кабинет начальника. Выломали дверь. Потом еще одну дверь, хрупкую такую, если ты понимаешь, о чем я. Ах-ха-ха-ха. Короче, жопу начальника они взяли. Благо статуэтку он не выбросил, оставил на память. Туго она входила, долго заталкивали, но баба и беса обхитрит, а тут жопа к креслу привыкшая. Все вошло. Как он орал, боги, правда слышно не особо было, мы смеялись громче. Ты не думай, что мы там, не православные, что страданиям радуемся и прочее. Просто показали, как верблюд в игольное ушко проходит. Аха-ха-ха-ха-хаах.
Умирал он медленно, как нам рассказали потом дубачки, внутреннее кровотечение, постепенно, перекрывало ему дыхательные пути, приближая к смерти.
Потом все быстро закончилось, дубачки вызвали спецуру, те с нами уже не играли, всех заломили и по камерам.
Вот с того случая, женщины в этой тюрьме и не работают. Одна осталось конечно, Оксанка, самая лютая. Только она
