к другой женщине, та напоит его крепким чаем и уложит в свою постель. Другие думали, что этого мужчину ограбили местные мафиози у Гостиного двора.
Местные мафиози — это самая загадочная каста петербургских жителей. Я знал одного мафиози, он работал в старой кочегарке, ее тепло обогревало Боткинскую больницу. Мафиози по ночам обогревал больных, а днем грабил банки и воровал картины из Эрмитажа. В его квартирке на Владимирском проспекте стоял маленький пулемет итальянского производства и, когда мафиози было скучно, он стрелял из него по воробьям или по полицейским, преследовавшим его после очередного ограбления банка. Потом полицейские лечились в Боткинской больнице и даже не подозревали, что тот, кто стрелял по ним, обогревает их теплом из больничных радиаторов. Мафиози было очень стыдно за свои дневные проделки, поэтому он и работал в кочегарке, а все заработанные на этом поприще деньги отправлял в «Общество защиты бродячих кошек, собак и голубей».
Одна старушка подумала, что покойник — это наркоман или алкоголик, пропивший или пронаркоманивший все свои деньги. А женщина в красном платке решила, что он сумасшедший или просто писатель, для нее это было одно и то же.
Трамвай сонно летел, а его пассажиры искали во всем происходящем смысл, его искал даже спящий на заднем сидении молодой человек, поэтому они не замечали белого ангела, летавшего между лавками. Покойник ничего не искал, а просто смотрел в окно, он поздоровался с ангелом и предложил сесть рядом, но ангел очень торопился в Никольский собор, поблагодарил покойника за любезность и вылетел в форточку.
За окном в белой вуали, скрывающей огромное круглое лицо, опять появилась Луна. Покойник помахал ей рукой. Она хотела что-то ответить, но не успела, трамвай повернул и полетел по другой улице.
В этот момент в открытую трамвайную форточку влетела контролерша — толстая женщина с противным голосом. Она отстегнула свои крылышки, запихнула их в авоську, где лежали картошка, морковка и сплющенный баклажан, и стала проверять билеты. Пассажиры начали испуганно шарить по карманам и доставать подтверждения своей лояльности и невиновности. Контролерша подошла к покойнику и дурным голосом потребовала предъявить билет или банковскую карту, или удостоверение участника войны тысяча восемьсот двенадцатого года, или членский билет садовода-любителя, или Общества охраны животных. Покойник не был ни садоводом, ни членом Общества защиты животных.
— Ваш билет, или я сдам вас в полицию, — сказала контролерша.
— У меня ничего нет, — растерянно ответил покойник.
— Ах, так, — контролерша схватила покойника за рукав, выбросила из трамвая на улицу и потащила за левую ногу в ближайшее отделение полиции.
Серафим не сопротивлялся, но ему было очень жалко свой светлый летний костюм.
В это время стены домов, уличные фонари, деревья и все, что можно помыть, даже бродячих котов и кошек, очень серьезные и небритые дворники мыли детским шампунем. Город готовился к очередной годовщине какой-то странной революции, которая принесла всем очень много неприятностей, потерянных галош и разбитых окон.
Очень скоро тетка с Серафимом добрались до ближайшего отделения полиции. У входа стоял маленький танк, замаскированный под цветочную клумбу. Полицейские прочитали в такой-то газете, что местные мафиози собираются взять штурмом их отделение, и поэтому готовились отбиваться мороженым и воздушными шариками, которые постоянно надували, прячась за танком, замаскированным под клумбу. И здание больше напоминало волшебный замок, чем крепость, готовившуюся к обороне.
Контролерша втащила покойника в отделение, предъявила полицейскому, стоявшему у входа, охотничий билет и справку на отстрел девяти зайцев. Хмурый полицейский посмотрел на контролершу, на покойника, на охотничий билет и пропустил их.
Внутри творилось что-то невообразимое. По коридорам летали маленькие свисточки и насвистывали симфонию Моцарта «Ля минор». За ними гонялся молоденький сержантик и пытался поймать их сачком для ловли бабочек, но свисточки постоянно увертывались, и поймать их было невозможно. Ко всему прочему двери кабинетов постоянно открывались и закрывались, хлопали и щелкали замками — во всей этой какофонии угадывались аккорды симфоний Альберта Шнитке.
В это время уставший дежурный проводил расспрос двух художников. Они утащили из нотариальной конторы несколько лестниц, поставили их одна на другую, поднялись на небо и стали на нем рисовать разные сюрреалистические картины.
Внизу в дырявых галошах и с тросточкой в руке проходило общественное мнение. Картины художников ему явно не понравились, оно остановилось, кричало на них и потрясало своей тросточкой. Но художники были очень высоко и поэтому ничего не слышали, и продолжали рисовать. Тогда мнение решило, что это вызов ему, общественному мнению, сразу позвонило по телефону ноль один и вызвало пожарников.
Вскоре те приехали на нескольких машинах, подняли свои лестницы, но до неба дотянуться так и не смогли. И в этот момент на общественное мнение упало ведро с желтой краской, мнение рассердилось еще больше и подало на бедных художников в суд.
Великий суд сидел на лавочке в Михайловском саду и вершил судьбы мира. В его состав входили: председатель — старая курительная трубка, а также два заседателя — кофейная чашка и ключ от финского замка. После долгих споров они приняли единственное, как им казалось, правильное решение — немедленно снять художников с неба. После этого кофейная чашка позвонила на ближайшую базу ВВС и вызвала несколько десятков военно-транспортных вертолетов. Они поднялись в небо и опустили художников на землю. Хмурые полицейские надели на них наручники, пахнувшие французскими духами, и отвезли в отделение для расспросов. Здесь-то и увидел их Серафим.
Дежурный продолжал задавать художникам вопросы, но ему очень мешала настольная лампа, она все время летала над столом, мешая сосредоточиться.
Кстати, настольные лампы — это очень несерьезные создания. Одна моя знакомая настольная лампа была настолько рассеянна, что вечером, когда я пописывал разные странные глупости, обязательно выключалась, а днем, когда и так было светло, блистала своим фиолетовым светом. Я несколько раз просил ее не включаться, когда никого нет дома, она соглашалась, кивая своим плафоном, но, когда я возвращался, лампа все равно освещала странным светом мой говорящий стол. Так продолжалось до тех пор, пока я не сдал свою лампу в Музей парадоксальных вещей, который недавно открылся двумя этажами ниже квартиры, где я жил раньше.
А эта полицейская лампа просто летала над столом и слепила дежурному глаза, когда тот задавал вопросы арестованным художникам. Наконец, полицейскому все это надоело, и он выдернул лампу из розетки. Она так обрадовалась своей свободе, что поцеловала дежурного в щеку и вылетела в коридор. Расспрос художников закончился, их вывели в другую комнату и расстреляли пробками от шампанского.
В дежурную часть вошла огромная крыса,
