не пребывает в одних очертания дольше мгновения. Когда он снова заговорил, в его голосе заскрежетали льды крайнего севера, что тысячелетиями истирают в пыль земную ось. – Я полагаю, мне не нужно никому напоминать – все, что сказано здесь сегодня, останется только в ваших собственных умах.
Огмиос и Ансгар, сидевшие на полу у входа, что-то неразборчиво пробормотали в знак согласия. Регин, Лейв и Асвейг коротко кивнули – никто из них не сомневался, что Всеотец видел эти движения, хотя даже не смотрел в их сторону. Сирона и Беда промолчали, лучница – потому что страшная рана в области гортани не позволяла ей говорить. Почему же промолчал странствующий друид, под личиной которого скрывался Кернунн, было ясно каждому из присутствующих.
Притенский бог мудрости, без сомнения, восхищался Одином, но не доверял ему, памятуя вторую битву при Маг Туиред, когда его брат, Луг, вроде как убил «короля фоморов», получив при этом раны, исцелять которые пришлось десятилетиями. А «король фоморов» стоял теперь перед ними, целый и невредимый, в своем пожеванном драконами времени синем плаще.
– Это случилось во времена Золотого Века, более пятидесяти тысяч лет назад, – начал Всеотец и в его интонациях Карн уловил что-то от наставлений Тота. Боль о погибшем друге неожиданно кольнула сердце ядовитой булавкой. А мог ли он на самом деле назвать Тота другом? После того, как оказалось, что боги просто использовали его? Но теперь все виделось сложнее.
– Тогда все расы земли жили в согласии. Некоторые из вас, полагаю, застали то славное время, – с этими словами Один вновь приподнял голову. Теперь уже из сумрака выглянул не только глаз, но и приподнятый уголок губ. Мимолетная улыбка предназначалась Лугу, и это о многом говорило. – Тогда все происходило так, как было заведено творцом. После гибели в Ра суть каждого живого существа сливалась с Дуатом.
– Забавно, – неожиданно проговорил Кернунн. – Место, где мы начинаем свой путь, для смертных созданий служит пределом, до которого они доходят, и в котором остаются навсегда.
Он вскинул свою рогатую голову, осознав, что сказал это вслух, и непроизвольно прикрыл рот рукой, глядя на Одина. Его глаза, наполненные темно-зеленым пламенем с неестественно-черной окантовкой, не выдавали эмоций, но Карн безошибочно уловил вспышку страха, а спустя мгновение – готовность к схватке. Но Один лишь по-старчески крякнул и вновь улыбнулся, правда в этот раз его улыбку увидел один лишь Карн.
– Ты прав и не прав одновременно, Беда Досточтимый, – последние слова Всеотец произнес с нажимом, намекая, что отлично знает, какое имя взял себе Кернунн, пока странствовал среди простых смертных. Его это действительно забавляло, потому что он сам неоднократно поступал также – учился мудрости у людей и представителей других рас, которые, как оказалось, могут дать богам не меньше, чем взять у них.
– Мы рождаемся в Дуате, большинство из нас, – пояснил Один, а Карн почувствовал, как при этих словах золотистая аура Мидаса, подернутая легкой рябью и утерявшая былую прочность из-за литров кромы, вылитых богом в собственное чрево, изменилась. Парень не понял этого чувства, что-то на границе печали и презрения к самому себе.
– И приходим в Ра, – продолжил Всеотец. – Смертные расы – напротив, рождаются в Ра и приходят в Дуат. Но ты ошибаешься, друг мой, полагая, что этим их путь завершается. На самом деле, это мы ограничены, для нас есть пределы, а вот для них пределов нет. Но позвольте оставить эту историю для другого раза.
– Прости, Всеотец, – Кернунн почтительно склонился. Карн подумал, что хотя трикстером здесь должен быть Луг, Кернунну эта роль дается несравнимо легче. – Пожалуйста, продолжай.
– Как я уже сказал, так было в Золотой Век, но потом все изменилось, – и голос Одина тоже изменился. Он зазвучал не со всех сторон, как обычно, а будто изнутри каждого, кто присутствовал в друидском брохе. Карн понял, что для Всеотца это тяжелое воспоминание. О таких не хочется говорить, но как правило – именно такие воспоминания самые важные.
– Я сейчас точно не скажу вам, что произошло, потому что не вправе говорить о причине, – теперь уже все слушали Всеотца, ловя буквально каждое его слово. Огмиос и Ансгар, кажется, даже перестали дышать. – Об этом, Карн, ты можешь спросить у Велеса, если Вселенная решит вновь свести ваши пути. В тот роковой день он был в городе Мехат-та-уи, что с ныне мертвого языка переводится как «Соединивший два мира». То был величайший город, построенный ариями, и в нем нашли свой приют все народы – от людей и дриад до ифритов и наг.
Карна буквально затопило эманациями любопытства, которые источали все вокруг, даже вусмерть пьяный Мидас. Да и он сам не стал исключением. То, что говорил Один, было истинным Откровением.
– В Мехат-та-уи неудачный… эксперимент разорвал Завесу между Ра и Лимбом, хаос нереальности хлынул в мир смертных и даже боги не знали, как это остановить, – Всеотец непроизвольно сжал Гунгнир с такой силой, что зачарованное дерево натужно затрещало под его побелевшими пальцами. – Но смертные создания в очередной раз оказались мудрее. Великий Совет, в который входили представители каждой расы, жившей на планете, объединил свою силу, чтобы восстановить Завесу. Но не люди, ибо они стали причиной катастрофы и их исключили из Совета.
Карн уловил изменения в аурах окружающих. В ментальных полях Ансгара и Огмиоса проскользнуло недоверие, а вот Асвейг с Сироной почему-то совсем не удивились. Луг тоже не был удивлен, тогда как Лейва, приютившегося подле Мидаса, прошиб озноб.
– Но именно это, недопущение ариев до Ритуала, в итоге спасло людской род, – в натянутой тишине слова Всеотца искрились яркими образами прошлого, которые распускались в древнем брохе непередаваемыми красками, точно неземные цветы.– Совет не смог восстановить Завесу, не полностью. Как побочный эффект Ритуала, между Ра и Дуатом словно мыльный пузырь выросло неведомое пространство, без законов и порядка, пугающее своей неправильностью даже порождения Лимба. А так как каждый член Совета воплощал суть своей расы, все они оказались навеки связаны с этим новым миром.
– И потому после смерти все они, все эти расы, каждый из них, отправляются туда, в это дерьмо, что вы прозвали Хельхеймом, – закончил за него Мидас. Он залпом допил крому и отшвырнул железную чашу. Та гулко ударилась о доски пола и откатилась к ногам Гуннара, который непринужденно остановил ее носком высокого
