темной запекшейся кровью. Кровотечение прекратилось, — похоже, пуля не задела артерию, но если начать двигаться слишком энергично, то может возобновиться.
Слева он увидел два трупа в форме бригады. Оба лежали ничком, один был слишком далеко, чтобы его опознать, а вторым оказался Макки, молодой шахтер-шотландец. Осторожно, пытаясь не шевелить ногой и держась на локтях, Берни посмотрел на холм.
Футах в сорока над ним виднелся застрявший на вершине танк. Немецкий, какими Гитлер снабдил Франко. Из башни безвольно свешивалась рука. Вероятно, фашисты забрались на танках наверх и этот был остановлен за миг до того, как скатился бы вниз. Он опасно балансировал на краю, передняя часть висела в воздухе. Со своего места Берни видел трубки и болты под брюхом танка, тяжелые пластинчатые гусеницы. Махина могла в любой момент обрушиться на него. Нужно было двигаться.
Берни стал медленно отползать. Боль кинжалом вспарывала ногу, и через пару ярдов, обливаясь потом и тяжело дыша, он остановился. Теперь он хорошо видел Макки. Одну руку парню оторвало, она лежала недалеко от тела. Грязные каштановые волосы слегка шевелились на ветру — в смерти, как и в жизни, — только лицо, довольно безобразное, было совершенно белым; закрытые глаза придавали ему умиротворенный вид.
«Бедняга», — подумал Берни и ощутил, как защипало от слез уголки глаз.
Впервые увидев трупы людей, привезенные с полей сражений в Мадрид и разложенные рядами на улице, Берни от страха ощутил тошноту. Однако вчера, когда они пошли в бой, его не тошнило. Так и должно быть под обстрелом. Отец говорил ему однажды, вспоминая битву на Сомме, а такое случалось с ним не часто: «Все органы чувств должны быть настроены на выживание. Ты не видишь — ты внимательно следишь, как следит за добычей зверь. Ты не слышишь — ты чутко вслушиваешься, как зверь. Ты становишься сосредоточенным и бессердечным, как зверь на охоте». У отца случались долгие приступы депрессии, он проводил вечера в своем маленьком кабинете в глубине магазина, сидел при слабом желтом свете лампочки и пытался забыть пережитое в траншеях.
Берни помнил шутки Макки на тему, как при социализме Шотландия станет независимой и освободится от бесполезных саксонок. Он облизнул губы и подумал: не будет ли эта картинка — волосы Макки, шевелящиеся на ветру, — появляться в его снах, если ему доведется выбраться отсюда живым и даже если им удастся создать новый свободный мир?
Вдруг что-то тихо скрипнуло, явно металлическое. Взглянув вверх, Берни увидел, что танк слегка раскачивается; длинная пушка, четко выделявшаяся на фоне темнеющего неба, медленно двигается вверх-вниз. Разумеется, эти колебания не могли быть вызваны его возней у подножия холма, но тем не менее танк шевелился.
Попытка встать закончилась неудачей, боль пронзила раненую ногу. Берни пополз дальше мимо тела Макки. Нога теперь болела сильнее, по ней текла струйка крови. Голова кружилась. Берни боялся потерять сознание и оказаться под танком, который опрокинется и раздавит его распростертое на земле бесчувственное тело. Нельзя ему отключаться.
Прямо впереди виднелась грязная лужа. Жажда пересилила страх подцепить какую-нибудь заразу. Берни опустил лицо и сделал большой глоток. У воды был земляной привкус, и его чуть не вывернуло. Он поднял голову и удивленно отпрянул, увидев свое отражение: лицо сплошь покрыто грязью, борода всклокочена, глаза совершенно безумны. Вдруг в голове у него раздался голос Барбары, а на шею как будто легли ее нежные руки. «Ты такой красивый, — однажды сказала она. — Слишком красивый для меня». Как бы она отозвалась о нем теперь?
Снова послышался скрип, на этот раз громче. Вскинув взгляд, Берни увидел, что танк медленно клонится вперед. Вниз по холму покатились струйки земли и камней.
— О Боже Иисусе Христе! — выдохнул Берни и подтащил себя вперед.
Раздался громкий скрежет, и танк опрокинулся. Грохоча и звякая, он медленно съехал с холма и каким-то чудом не задел ступни Берни, до них оставалось всего несколько дюймов. Пушка ткнулась в землю, и машина, вздрогнув, замерла, как огромное, сбитое с ног животное. Мертвого танкиста выбросило из башни, он, раскинув руки, упал в траншею вниз лицом. Волосы у него были совсем белые: немец. Берни закрыл глаза и облегченно выдохнул.
Он повернул голову на новый звук и глянул вверх. На вершине холма, привлеченные грохотом, выстроились в ряд пять человек. Лица у них были такие же грязные и усталые, как у Берни. А форма оливково-зеленая, полевая, как у войск Франко. Фашисты. Они подняли винтовки, прицелились в него. Один вытащил из кобуры пистолет. Раздался щелчок предохранителя. Солдат стал спускаться с холма.
Берни оперся на одну руку и слабо махнул другой, прося пощады.
Фашист остановился в трех футах от него — высокий, худой, с усиками, как у генералиссимуса, с суровым и злым лицом.
— Me entrego, — сказал Берни. — Я сдаюсь.
Что еще ему оставалось?
– ¡Cabrón comunista![1]
У солдата был сильный южный акцент. Берни еще пытался подобрать слова, а фашист вытянул руку с пистолетом и прицелился ему в голову.
Часть первая. Осень
Глава 1
Лондон, сентябрь 1940 года
На Виктория-стрит упала бомба. Она разворотила мостовую, оставив широкий кратер, в нескольких магазинах ударной волной вынесло витрины. Улицу перекрыли веревкой. Люди из воздушной обороны и добровольцы, выстроившись цепью, осторожно разбирали завал у одного из разрушенных зданий. Гарри сообразил, что внутри, наверное, кто-то есть. Усилия спасателей, стариков и мальчишек в облаке пыли казались жалкими по сравнению с огромными грудами битого кирпича и обломков штукатурки. Гарри поставил чемодан.
Подъезжая на поезде к вокзалу Виктория, он видел и другие воронки, поврежденные здания. Бомбардировки начались десять дней назад, и с тех пор Гарри ощущал какую-то странную отчужденность от этих разрушений. В Суррее дядя Джеймс едва не получил удар, глядя на фотографии в «Телеграф». Гарри реагировал скупо, когда тот с багровым лицом склонялся над газетой и рычал, видя очередной пример творимых немцами бесчинств. Гарри старался не проявлять ярости.
Хотя не сдержался, когда в Вестминстере воронка вдруг образовалась прямо перед ним. Он как будто сразу вновь оказался в Дюнкерке: немецкие пикирующие бомбардировщики над головой, песчаная береговая линия вся в фонтанах взрывов. Гарри сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и глубоко задышал. Сердце застучало, но тело не пробила дрожь, теперь он научился контролировать эмоции.
К нему подошел старшина воздушной обороны, мужчина лет пятидесяти, в запыленной черной форме, с прямой спиной, мрачным лицом и тонкими, как карандаш, седыми усами.
— Сюда нельзя, — отрывисто произнес он. — Улица перекрыта. Вы не видите, что
