Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
смотреть, как ломает жизнь хорошую, только полученную в дар, то есть совсем новенькую, твой ребенок. Как настоящие родители мы сделаем все, но Ангел-то, он все не может. Ангел не может запретить, не может закрыть дома, не может выпороть и поставить в угол, дать денег на лечение, а главное — не может бросить нас, он может только передать умение ценить дом и тепло в доме. Дать почувствовать край, чтобы мы не падали, достучаться то того, кто может помочь деньгами. Но нам это все так не интересно. Нам надо здесь и сейчас. По полной.
Нет, мы уже не младенцы, мы уже не любим просто так, мы любим, “потому что”, и “за то, что”. И нам всегда нужна чужая игрушка, нас никогда не радуют наши, подавай нам ту, которая у приятеля. Все, все знают, как потом дорог именно тот затертый, одноглазый плюшевый медведь, именно он вызывает мягкую, теплую судорогу в сердце. Но нам мало, мало, мы хотим чужих женщин, мы хотим красивых женщин с картинок и из телевизора, хотим любви и никогда, ни на секунду не задумываемся, а есть ли любовь для нас в этой красивой чужой женщине, и даст ли она столько, сколько нужно именно мне.
Мы хотим форму, породу, мы изнываем от желания иметь самое лучшее. А то, что предназначено для нас, что изнывает рядом от нерастраченности чувств и одиночества, кажется нам доступным и простым. И нет мысли о том, что оно и должно быть и доступным, и простым, потому что оно для нас, оно нам, безо всяких условий, просто так, просто бери и пей. Но родничок затягивается, глаза теряют прозрачность, а взгляд — непосредственность. С возрастом появляется собственное мировоззрение, собственная система ценностей, в которой я — победитель, только непонятно, кого побеждать и зачем. Да и система ценностей собственная зачем, если система ценностей уже есть, зачем мировоззрение, если есть мир, воззрели мы на него или нет, он в нас, а мы в нем.
…
Я сидел на подоконнике в холле. Сидел и взирал на пустой двор, на грязный снег. Так, наверное, Мария Стюарт взирала на свой эшафот. Я всегда ощущал себя не то, что монархом, наверное, даже Господом Богом. Мне было сложно быть Богом, но мне нравилось быть Им. А теперь я летел со своего престола. И тупо то курил, то звонил. Вторая пачка с утра, а еще даже не обед. Пустой офис, пустая голова, пустота в пустоте… тяжко. Придумать ничего не могу, весь мозг себе изломал и обрушил, а гениального плана выхода из финансового кризиса не придумал.
Прятаться особо некуда, дача уже продана, бегать по стране не на что, да и все равно найдут рано или поздно, и будет все в сто раз хуже. Раз побежал, значит, виноват. Жена говорит: времена уже не те, сейчас уже не беспредел. А я думаю — те времена они всегда те. И морду отрехтуют, и почки опустят, и ребра сломают, убить может и не убьют, а кровищи попускают море. Как потом с такой рожей домой идти, если будет на чем идти. Ха, идти-ползти. Да и дома-то почти нет.
Но до вечера еще есть время. Может, получится соскрести необходимые деньги, я же могу, я же сильный, я же не пацан какой-нибудь, и я продолжил давить кнопки. Была надежда, что у кого-то из знакомых случайно как раз такая сумма лежит в носке и ждет быть отданной в мои предприимчивые руки. Тысячу первый звонок, тысячу первое “алло”. Одна и та же песня в какой-то бесконечный раз, про завалившийся проект, про жесткого инвестора, про то, что если мне сейчас денег, то я доведу все до завершения, и деньги смогу отдать с такими процентами. Долдонил одно и тоже, как заводной механический попугайчик. Каждый меня выслушивал и в ответ я слышал два варианта: “ой, что ты, откуда у меня-то такие деньги”, или — “представь, только вчера отдал, сам без денег”. Да уж, споткнулся — падай.
Вечерело. Зажглись фонари, по серому снегу запрыгали блеклые, желтушные зайчики. Сновали машины, разгребая тонны мокрого снега по обочинам. Чаю бы выпить, но шевелиться было лень. Сумерки за окном и темный офис нагоняли тоску, а нерешаемость проблем просто гипнотизировала. Я сидел как каменный памятник себе самому. Звонить дальше не было ни сил, ни желания. Можно еще что-нибудь выкрутить, но что? Так надоело крутить, вертеть, как надоело все.
— Все надоело, — мой голос стукнулся о стену, и эхо покатилось по пустому холлу, — Вы все меня достали, отвяжитесь от меня, ненавижу-у-у-у, всех не-на-ви-жу, я устал, как я устал, как я уста-а-а-ал…
Эхо скатывалось по ступенькам, а я скатился с подоконника и скорчился на полу. Мне хотелось орать и биться головой об пол, рвать, грызть все подряд и всех подряд. Но орать было не на кого, бить и рвать тоже некого, а орать в пустоту устал. Ну, какого лешего прессовать меня бандитам, если на меня натравили уже всю ментовку, я только и делаю, что доказываю, что не собирался воровать денег. Я только и думал, что о реализации этого долбаного проекта. Ну и вот зачем такую травлю устраивать, можно подумать, что если меня гнать без остановки, то я прям ща побегу и найду бабла, или на скаку решу все проблемы, день — менты с допросами и подписками, день — бандиты с распальцовками, а бабки мне когда отрабатывать?!
Надо было подниматься, а я все лежал и ненавидел весь мир, сжавшийся до размера лестничной клетки. Мир долго-долго уплывал куда-то вниз по лестнице, просто затягивался вниз. И там, внизу, куда ушел весь мой мир, хлопнула входная дверь. Все.
Я резко встал и одернул пиджак. По лестнице застучали далеко не дамские каблуки. Показались ровно стриженые затылки и широкие плечи в черном кашемире. Они миновали один пролет и стали масками воплощенного равнодушии. Позади черных плеч шел прыщавый, тощий очкарик. "Вот она, моя смерть пришла" — мелькнуло в голове — "прыщавая, мелкая и очкастая". И грустно мне стало, не совершу я подвиг, не получу орден, да и говенную какую-то жизнь я прожил. Прыщавый представился и загундел про то, про это, про проекты-кредиты, и все мои жизненные проблемы. А главное, достоверно и очень убедительно объяснил он мне,
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
