Дело в том, что нам нужно следить за ним. Мы точно не хотим его возвращения к Каллену.
Я полагаю, что она права; но на самом деле, я не думаю, что Майер вернулся бы к Каллену, даже если бы он был полностью здоров. Это было бы слишком рискованно; Майер прекрасно понимает, что Каллен не прощает, и Каллен лишит Майера головы за то, что он отвернулся от него так. Каллен известен морским народам Корсики как суровый и жестокий король с отсталой моралью и легендарным пылом. Если бы Майер вернулся на Корсику, его встретили бы холодным и резким приветствием — в виде гарпуна.
Я делаю вдох и ловлю взгляд Майера, когда он, наконец, поднимает голову. Я вижу огонек надежды в его зеленых глазах. Они цвета приливных заводей в сумерках, и когда — то я была счастлива их видеть — даже взволнована. Теперь? Теперь ползучая усталость, проникающая в мои кости, не дает мне чувствовать ничего, кроме тупого принятия того, что произошло. Что я знаю, так это то, что у меня больше нет энергии, чтобы позволить себе быть наполненной гневом. Гнев ничем не поможет.
— Давайте просто вернемся ко мне домой, — мягко говорю я, поворачиваясь к Сойеру и Маре. Я не могу больше смотреть на него. — В помещении я чувствовала бы себя в большей безопасности.
Хотя я знаю, что Каллен не вернется сегодня вечером, его эго слишком уязвлено, чтобы рисковать новым столкновением, жуткое чувство начинает ползти по моей спине. Каллен никогда не терял времени даром, и я почти уверена, что он где — то во тьме океанских впадин вынашивает план, как схватить меня. Победить.
Я поворачиваюсь к Майеру, опускаюсь рядом с ним и вздрагиваю, когда боль пронзает мои ноги. Бой с Калленом выбил из меня все, и мне нужно думать о собственных ранах. Майер смотрит на меня прищуренными глазами, словно не может решить, радоваться моему присутствию или опасаться его.
— Что ты собираешься делать со мной?
Голос Майера строгий и жесткий, будто готовый принять любые последствия за свои действия, но тело выдает его. Его глаза блуждают, разглядывая меня, будто это может быть последняя возможность сделать это. Я стараюсь не обращать внимания на глупый трепет своего сердца в ответ. Хотя в прошлом между нами могло быть что — то, сейчас оно мертво. Должно быть.
— Ничего, — отвечаю я, — пока. Ты можешь идти?
Я протягиваю руку, чтобы помочь ему подняться, но Майер отталкивает ее. Затем он самостоятельно встает на ноги, морщась от каждого движения и баюкая руку. Даже сквозь ткань его рубашки я вижу, что его рука опухла и покрыта синяками — она вполне могла быть сломана или раздавлена. К счастью для него, он — русал, а это значит, что его тело довольно быстро исцеляется.
Никто из нас не говорит, пока мы тащимся обратно к моему дому. Я иду впереди, Сойер рядом со мной, мы оба стараемся не выглядеть побежденными, пока идем к моей улице. Мара задерживается, возможно, чтобы присмотреть за Майером или, может, чтобы убедиться, что он не сделает какой — нибудь глупости, например, не попытается сбежать. Хотя, если бы он это сделал, я не знаю, смог бы кто — нибудь из нас его остановить. Мы все истощены и ранены. Хотя и он тоже.
Когда я начинаю открывать входную дверь, я понимаю, что она не заперта, и медная ручка легко поддается. В доме темно и тихо, будто мрачно, после событий на пляже. Мы вползаем внутрь, шуршание песка под нашими ногами царапает деревянный пол, и наше дыхание — единственный звук в устрашающе тихом воздухе.
Мои глаза щиплет, когда я включаю свет, и позади меня кто — то удивленно шипит.
— Извиняюсь, — бормочу я, но извинения не очень искренние. — Где — то здесь есть аптечка. Венди настояла, чтобы я купила ее, когда въехала.
О, верно. Венди.
Со всей этой драмой я забыла о Венди и Томе, нашем общем псе. Печаль сжимает мое сердце, сменяясь паникой, когда я задаюсь вопросом, ненавидит ли меня теперь Венди и верит ли она в ложь, которую помог распространить Майер, — ложь в виде фальшивых газетных статей, в которых меня объявляют воровкой в бегах.
Я не знаю, как я когда — нибудь смогу помириться с Венди, потому что я никак не могу улучшить ситуацию. Объяснение потребует правды, что подвергнет ее еще большей опасности, чем она уже находилась. Как я могу отплатить за ее доброту, втянув ее в эту ужасную передрягу с Калленом? С другой стороны, может, я должна ей правду.
Я пытаюсь вытряхнуть из головы беспорядок мыслей и сомнений. Сейчас нет времени беспокоиться. Я даю себе молчаливое обещание, что все расскажу Венди… в какой — то момент, когда придет время — и в безопасности. Но неизвестно, когда это время наступит.
Я блуждаю на кухне в поисках маленькой металлической аптечки, задаваясь вопросом, сколько пользы от нее может быть. Лейкопластыри и квадратные салфетки со спиртом, вероятно, мало чем помогут с травмами Майера. Его рука будет в порядке благодаря быстрому исцелению русалов и нашей выносливости в целом. Я мало чем могу помочь Сойеру, так как не знакома с анатомией человека. Я надеюсь, что смогу перевязать его там, где он в этом нуждается, и дать то ничтожное количество обезболивающих, что у меня есть.
Медицинская аптечка спрятана под раковиной, среди прочего хлама, который я накопила за несколько месяцев. Но промахнуться невозможно: ярко — красная коробка с белым крестом посередине. Когда я возвращаюсь с набором, первое, что я вижу, это лицо Сойера. Его синяк приобрел неприятный фиолетовый цвет, расползся по челюсти. Ему повезло, что он вообще в сознании. Я видела, как Каллен сражался с более крупными и сильными русалами и выходил победителем. И, Сойер, человек, отделавшийся только порезами и синяками, — просто чудо.
Сойер вздрагивает, когда я промокаю один из его порезов спиртовой салфеткой. Затем он стискивает зубы от боли, и его глаза сужаются от собственного гнева — гнева, который он до сих пор не высвободил, и интересно, высвободит ли он его когда — нибудь. Может, эта ситуация будет означать разрушение нашей дружбы? Как бы я ни надеялась, что так не будет, я бы не стала его винить.
Его челюсть выглядит так же, как и моя — ужасно — воспаленная и кровоточащая в одних местах, багровая и опухшая в других. Я надеюсь, что это худшее из
