не очень прочно даже и сейчас, а одного взгляда на тебя будет достаточно, чтобы мой престиж превратился в фарш. Тетя Джулия сочтет тебя материалистом.
– Я не материалист.
– А выглядишь материалистом. Ходишь в фетровой шляпе и мягком воротничке. С твоего позволения, старый конь, на твоем месте я бы упрыгал отсюда до того, как она выйдет. До свидания, малышок.
– Ихавод, – скорбно прошептал я, шагая по Оксфорд-стрит. – Ихавод[1].
Мне следовало быть более стойким в вере. Мне следовало лучше знать моего Укриджа. Мне следовало понять, что пригород Лондона способен дать укорот этому великому человеку не более, чем Эльба – Наполеону.
Как-то днем, входя в дом на Эбери-стрит, где я снимал спальню с гостиной на втором этаже, я столкнулся лицом к лицу с Баулсом, владельцем дома, который стоял у лестницы в позе чуткой настороженности.
– Добрый день, сэр, – сказал Баулс. – Вас ожидает джентльмен. Мне как раз послышалось, что он меня зовет.
– Кто он?
– Некий мистер Укридж, сэр. Он…
Сверху прогремел могучий голос:
– Баулс, старый конь!
Баулс, подобно всем другим владельцам меблированных комнат на юго-западе Лондона, был экс-дворецким, и его, подобно всем экс-дворецким, будто мантия, окутывало величавое достоинство, которое неизменно ввергало меня в трепет. Он был дороден, лыс и наделен выпученными светло-светло-зелеными глазами, которые словно бесстрастно меня исчислили и нашли очень легким, как сказано в Книге пророка Даниила. «Хм! – казалось, говорили они. – Молод, чересчур молод. И совсем не то, к чему я привык в лучших домах». И, услышав, как такого сановника кличут – да еще на повышенных нотах – «старый конь», я испытал то же ощущение надвигающегося хаоса, какое охватило бы благочестивого младшего священника, если бы у него на глазах епископ получил фамильярный хлопок по спине. Поэтому шок, когда он откликнулся не просто кротко, но прямо-таки с некоторой дружественностью, оказался ошеломительным.
– Сэр? – проворковал Баулс.
– Принесите мне шесть косточек и штопор.
– Слушаю, сэр.
Баулс ретировался, а я взлетел вверх по лестнице и распахнул дверь.
– Вот те на! – сказал я ошалело.
В комнате бушевало море собачонок породы пекинес. Позднейшее исследование свело их число к шести, но в эту первую минуту казалось, что их тут сотни и сотни. Куда бы я ни смотрел, мой взгляд встречал выпученные глаза. Комната преобразилась в лес виляющих хвостов. Прислонившись к каминной полке, мирно покуривая, стоял Укридж.
– Привет, малышок, – сказал он и благодушно помахал рукой, словно предлагая мне чувствовать себя как дома. – Ты как раз вовремя. Через четверть часа я должен бежать, чтобы успеть на поезд. Молчать, дворняги! – взревел он, и шестеро пекинесов, которые усердно лаяли с момента моего появления, поперхнулись на полутявканье и онемели. Личность Укриджа оказывала прямо-таки сверхъестественное магнетическое воздействие на животное царство, начиная с экс-дворецких и кончая пекинесами. – Я отбываю в Шипс-Крей в Кенте. Снял там коттедж.
– Думаешь там поселиться?
– Да.
– Но как же твоя тетушка?
– А! Я расстался с ней. Жизнь сурова, жизнь серьезна, как сказал поэт Лонгфелло, и если я намерен разбогатеть, то должен действовать, а не сидеть взаперти по разным там Уимблдонам.
– Да, пожалуй.
– К тому же она сообщила мне, что ее тошнит от самого моего вида и больше она смотреть на меня не желает. Никогда.
Впрочем, едва войдя, я мог бы понять, что произошло какое-то землетрясение. Великолепное одеяние, превратившее Укриджа в пиршество для глаз при нашей предыдущей встрече, сменилось его доуимблдонским костюмом, который, говоря языком реклам, был неподражаемо индивидуален. Поверх серых брюк спортивного покроя, коричневого свитера и куртки для гольфа королевской мантией ниспадал пронзительно-желтый макинтош. Воротничок освободился от ига запонки и обнажил дюйма два голой шеи. Волосы были всклокочены, а властный нос венчало пенсне в стальной оправе, хитроумно подсоединенное к хлопающим ушам проволочками от бутылок с шипучкой. Все в его внешности свидетельствовало об исполненном гордости мятеже.
Материализовался Баулс с тарелкой косточек.
– Отлично. Ссыпьте их на пол.
– Слушаю, сэр.
– Мне нравится этот типус, – сказал Укридж, когда дверь закрылась. – У нас перед твоим приходом состоялся чертовски интересный разговор. Ты знаешь, что его двоюродный брат подвизается в мюзик-холлах?
– Свою душу он мне практически никогда не изливал.
– Он обещал попозже познакомить меня с ним. Человек осведомленный всегда может оказаться полезным. Видишь ли, малышок, у меня возник потрясающий план. – Он драматично взмахнул рукой, опрокинув гипсового Малютку Самуила За Молитвой. – Ладно-ладно, склеишь его клейстером или еще чем-нибудь, да и вообще, думается, ты легко без него обойдешься. Да-с, сэр, у меня возник великолепнейший план. Такая идея осеняет раз в тысячу лет.
– И какая?
– Я буду обучать собак.
– Обучать собак?
– Для выступлений в мюзик-холлах. Номера с собаками, знаешь ли. Собаки-артисты. Денег не оберешься. Начну я скромно, с этой шестерки. Обучу парочке-другой трюков, продам какому-нибудь профессионалу за княжескую сумму и куплю двенадцать новых. Обучу их и продам за княжескую сумму, а на эти деньги куплю еще двадцать четыре. Обучу их…
– Погоди минутку! – Голова у меня пошла кругом: мне привиделась Англия, вымощенная пекинесами, кувыркающимися по команде. – Откуда ты знаешь, что сумеешь их продать?
– О чем речь! Спрос огромен. Предложениям за ним не угнаться. По самой скромной оценке, за первый год я должен выручить от четырех до пяти тысяч. И это, разумеется, до того как дело будет поставлено на широкую ногу.
– Ах так!
– А когда я развернусь по-настоящему, найму десяток ассистентов и обзаведусь приличным питомником, деньги потекут рекой. Моя цель – что-то вроде Собачьего Колледжа в сельской местности. Внушительные здания на огромном участке. Регулярные часы занятий по строгой программе. Большой штат – каждый сотрудник имеет под своим началом столько-то псин, а я надзираю и руковожу. И вообще, едва дело наладится, как дальше все пойдет само собой и мне останется только посиживать сложа руки и получать по чекам. И вовсе не обязательно ограничиваться одной Англией. Спрос на собак-артистов универсален во всем цивилизованном мире. Америка нуждается в собаках-артистах, Австралия нуждается в собаках-артистах, Африке, я уверен, не помешает малая их толика. Моя цель, малышок, постепенно прибрать к рукам монополию в этой области. Я хочу, чтобы всякий, у кого возникнет потребность в собаке-артисте любого разлива, автоматически обращался бы ко мне. И вот что, малышок. Если ты хочешь вложить какой-никакой капитал, условия будут самыми выгодными.
– Нет, спасибо.
– Как хочешь. Будь по-твоему. Только не забывай, был типчик, который вложил девятьсот долларов в автомобильное предприятие Форда, когда оно только еще создавалось, и получил кругленькие сорок миллионов. Послушай, эти часы не бегут? Черт, я опаздываю
