Персии.
Робко озираясь по сторонам, проходят обитатели скромных домишек; на них просторные панталоны, темные плащи — се-рапе и широкополые черные шляпы.
Жители жмутся к стенам, избегая центра площади; они боязливо, но с ненавистью косятся на колодец.
Я слежу за одним из них…
Чья-то невидимая рука распахнула массивную дверь; человек исчез…
Спустя мгновение я вижу его мрачное лицо, прильнувшее к решетке.
В отдалении — кучка людей того же разбора, в тех же широких шляпах, полосатых плащах и шляпах из вощеной холстины.
Все они чем-то подавлены. Вопреки обыкновению, не жестикулируют и говорят вполголоса.
Женщин почти не видно, только немногие сидят у колодца на площади. Это торговки — чистокровные индианки. Товары их разложены тут же на циновках из пальмовых листьев, такие же плетеные навесы защищают торговок от солнца. На них — платья из крашеной шерсти, головы обнажены, а жесткие черные волосы, заплетенные красными лентами, придают им сходство с европейскими цыганками.
Они без заботы, как настоящие гитаны, смеются, болтают и весь день скалят белые зубы, навязывая прохожим свои фрукты и овощи.
Их мелодические голоса ласкают слух.
Вот девушка. Легкой походкой проходит она к колодцу с кувшином на голове.
Это одна из деревенских красавиц — в яркой короткой юбке и рубашечке-безрукавке, обутая в сатиновые туфли. На голову она накинула серо-голубой шарф, ниспадающий на грудь и плечи.
Девушки менее озабочены, чем мужчины; они даже улыбаются и отвечают довольно смело на грубые шутки, которыми их приветствуют чужеземные солдаты, толпящиеся у колодца.
Мексиканки отнюдь не застенчивы, но иностранцы внушают ужас коренным жителям.
Они господа положения.
По самоуверенности и наглому тону в них сразу можно признать завоевателей.
Трудно встретить такой пестрый отряд. Если б не карабины, палаши и револьверы, было бы невозможно уловить малейшую общность между восемью десятками солдат.
Они одеты самым причудливым образом: кто в грубом мундирном сукне, кто в фуфайках, кто в полосатых пледах, кто в куртках из лосиной кожи…
Шапки на них — меховые, на некоторых даже бобровые; кое у кого мягкие фетровые или кожаные шляпы. Все бряцают стальными шпорами с уцелевшим или стертым накладным серебром. У одних шпоры на ремешках, у других привинчены к каблукам, некоторые — легкие, с маленькими звездочками, другие — тяжелые, так называемые мексиканские, чуть не в полфунта весом, глубоко вонзающиеся в лошадиные бока.
Не будучи мексиканцами, эти люди носят аксессуары их национального костюма.
Большинство солдат — крепыши, уроженцы маисовых плантаций Кентукки и Теннесси и тучных равнин Огайо, Индианы и Иллинойса. Это скваттеры и лесные охотники, фермеры западных склонов Аллеганских гор, лодочники с Миссисипи, пионеры Арканзаса и Миссури, трапперы прерий, бродяги из страны Великих озер, французские креолы из Луизианы, техасские авантюристы и горожане из западных штатов.
Белокурые и голубоглазые выходцы из Германии, полнокровные англичане и медлительно-важные шотландцы рядом с подвижными и шумными сынами Ирландии…
Вот сухой и поджарый француз, смешливый и остроумный собеседник; вот широкоплечий швед с фельдфебельской выправкой; а вот польский эмигрант с длинными холеными усами, сосредоточенный и молчаливый…
Какой любопытный для наблюдателя подбор людей!
Это эскадрон рейнджеров американской армии.
Я — их капитан.
Несмотря на непритязательную внешность моих волонтеров, я смею утверждать, что вся Америка и европейский континент не выставят отряда, способного при одинаковой численности потягаться с моим в силе, храбрости и военном искусстве.
Многие из моих подчиненных закалились в пограничных стычках с индейцами или мексиканцами, прошли прекрасную военную школу, остальные берут с них пример.
Под моим начальством служит несколько «бывших» людей с подмоченной репутацией. Одни выброшены силой обстоятельств из цивилизованного общества, другие, быть может, объявлены вне закона; негодный материал для колонизации, но для войны подходящий.
Запущенные бороды и взлохмаченные волосы этих пыльных, неумытых людей в широкополых шляпах и фантастических куртках, опоясанных ремнями и обвешенных кинжалами, пистолетами и патронташами, производят жуткое впечатление.
Однако нельзя судить по внешности.
Только немногих я решаюсь назвать авантюристами, для которых война — развлечение и грабеж. В большинстве мои люди — недурные ребята, способные на благородный порыв.
Некоторые из них сторонники Соединенных Штатов, других вдохновляет жажда мести. Это главным образом техасцы, потерявшие близких в борьбе с Мексикой. В их памяти еще свежо вероломное убийство Голиада, они еще помнят бойню в Аламо.
Я один, пожалуй, не сумею сказать, что привело меня в эту страшную компанию. Личный мотив, с натяжкой, найдется, но незначительный и ничего общего с местью не имеющий.
Жажда приключений и перемены мест, быть может, тайное честолюбие и вкус к власти — вот единственные оправдания моему участию в походе.
Я — бродяга без друзей и без родины, ибо страна моя с некоторых пор утратила самостоятельность.
Лично меня, повторяю, политические события не затронули, и я ввязался в борьбу без всякой корысти.
Лошади рейнджеров привязаны в церковном саду — к деревьям и решеткам ризницы. Кони, подобно всадникам, набраны отовсюду — разных мастей и кровей, отличаются породой и сбруей.
Вот крепыш-жеребец из Кентукки или Теннесси, вот легкий луизианский иноходец, вот пони, вот берберийской конь и его потомок — мустанг, всего несколько недель назад свободно резвившийся в прериях…
Кого только нет в нашем отряде: вплоть до мулов двух разновидностей — большого и тощего североамериканского мула и его менее крупного, но более подвижного мексиканского родича.
Вороной скакун с тонкой шеей принадлежит мне. Лошадь моя стоит у колодца посреди площади. Я с нежностью гляжу на ее крутые бока.
Как гордо она вытягивает свою лебединую шею; с какой комической яростью фыркает, точно чувствуя, что я любуюсь ею!
Час с лишком мы стоим в селении, куда до нас не проникала ни одна американская часть, хотя
