к компьютеру. Загрузил какую-то стрелялку, полностью игнорируя Олега, который пытался в спокойной атмосфере посмотреть фильм. Олег, как воспитанный человек, засобирался домой не сразу, а через полчаса. Сказал, что у него завтра важные переговоры, и он должен выспаться, а здесь это стало невозможным.
Я расстроилась, а Катька сказала, что она и Степан – это еще не самое страшное в жизни и чего, вообще, можно ожидать от Олега, если он даже ее приезд пережить не в состоянии.
На следующий день мы со Степкой остались вдвоем. Он парень вполне серьезный и самостоятельный. Я ему оставляю обеды в холодильнике, он их греет в микроволновке. Так что быт наш вполне устроен.
Огорчал меня только Олег. Семейной идиллии не получилось. Он открыл мне глаза на Катькину беспардонность и наглость, Степкину невоспитанность. А Олегу сейчас так необходимы понимание, забота и покой….. А я эгоистка и недостаточно люблю его. Его ноги у меня не будет, пока это безобразие не закончится.
Мне было немного обидно, но ведь его действительно можно понять. Он очень устает на работе, а Катька неподготовленному человеку может показаться невменяемой.
И в довершение всех моих бед Степан заболел. Вечером у него поднялась температура – 39,2! Он покрылся красными пятнами. Это была катастрофа! Я ничего не понимаю в детских болезнях. Его родители в теплых странах, их пугать не хочется. Я позвонила в «скорую» и Олегу. Мне ведь даже в аптеку сходить некому. «Скорая» приехала, а Олег сказал:
– Нечего было взваливать на себя ответственность за чужого ребенка. Что я тебе буду градусники подавать?
Приехал доктор, здоровый, лысый, грубый дядька. Я бросилась к нему за спасением, пытаясь поделиться своими страхами, а он:
– Без истерик, мамаша. Покажите мне, где руки вымыть и проводите к ребенку.
Ребенок тяжело дышал, закатывал глаза. Это было так страшно. Но спокойствие доктора постепенно передалось и мне. Он измерил температуру, осмотрел глаза, горло, пощупал живот, послушал легкие.
Оказалось, что Степка подхватил ветрянку, и если умрет, то лет через восемьдесят. Сейчас ему сделают укол и температура спадет. Написал, что нужно купить в аптеке. Степка делал во время укола такое мученическое лицо, кусал губы, даже заламывал руки. Я предположила, что у доктора рука тяжелая. Доктор медленно закипал:
– Как вы его до восьми лет дорастили. Вы при каждой его царапине в обморок падаете?
– Это мой племянник. Мне его на десять дней привезли. Он очень здоровый мальчик, никогда не болел… при мне.
Доктор понимающе кивнул и что-то прошептал Степке на ухо. Степкины глаза как-то очень резко приобрели обычную ясность, вздохи прекратились.
– Вы так сильно не переживайте, – примирительно сказал медик, – дети легче, чем взрослые переносят высокую температуру. Вы сходите в аптеку, а я посижу с ним. У меня все равно конец смены, могу немного задержаться.
Когда я вернулась, температура уже опустилась до 37 и Степан, что-то показывал доктору на компьютере.
Уходя, доктор слегка замялся и произнес:
– Меня зовут Сергей… Николаевич. Степан из другого города, поэтому вы участкового завтра вызвать не сможете. Я после обеда зайду, осмотрю его на всякий случай. Вот визитка, позвоните, если будут неожиданности.
Я проводила его и вернулась к племяннику:
– Вот, Степа, какие бывают доктора. Как он свою профессию любит, к каждому пациенту индивидуальный подход находит.
– Ага, профессию… Знаю я, к кому он подход ищет. Да я его насквозь вижу…
На следующий день на работу я не пошла, осталась со Степаном. Температуры больше не было. Он был весь в зеленых горошинах, но вполне довольный жизнью. Поэтому после обеда я рискнула отлучиться ненадолго и отвезти срочные документы в один из наших периферийных офисов. На такси это не должно было занять много времени. И все было бы хорошо, если бы не этот сумасшедший дождь. Я вышла из офиса и хотела поймать такси, чтобы вернуться домой, но вокруг не оказалось, ни машин, ни автобусов, да и людей собственно тоже. Небо потемнело. А я уже далеко отошла от офиса. Мне почему-то захотелось, чтобы меня беззащитную женщину забрал отсюда Олег. Ведь я не одинока, у меня есть мужчина, и я тоже имею право на заботу:
– Олежек, извини за беспокойство. Я тут по работе оказалась в Митяево. Никак не могу уехать. Такси нет. Ты не мог бы меня забрать. Дождь начинается…
– Солнышко, не выдумывай. Что значит – нет такси? Я сейчас по пробкам до твоего Митяева буду целый час ехать… Доберешься домой, набери меня, чтобы я не волновался.
Это был не просто осенний дождь, а самый мокрый, самый пронизывающий из всех. Конечно, я не умирающая, но тоже заслуживаю каплю заботы от близкого человека. Олег устал, он работал. И, по сути, не настолько близкий, что бы я могла крикнуть в трубку: «Поднимай свою задницу и забери меня домой! Диван от тебя никуда не ускачет, а у меня еще ужин не готов!» Но наши отношения складываются так, что мне остается только сделать вид, что дождь был грибной, а я люблю дышать озоном. А я не люблю! Я люблю свою сестру, обожаю маленького хитрого Степку, люблю долго просыпаться по утрам и долго с заспанным лицом и непричесанной головой пить кофе, люблю заказывать пиццу, когда не хочется готовить. А еще я иногда болею, у меня бывает ПМС, который требует выхода. И вообще у меня есть своя жизнь, которая не может просто огибать по контуру Олегову судьбу.
Я наступала во все лужи подряд, что бы было еще обидней, еще жальче себя. А реветь можно было с упоением. Шум дождя перекрывал рыдания, а струи смывали слезы.
Когда я вернулась домой, мокрая, грязная, с потеками туши на лице, у нас был доктор Сергей Николаевич. Они со Степкой на кухне пили чай с бутербродами с докторской колбасой. И так им было уютно, светло и весело, что я разозлилась еще больше. И я почему-то уже знала, что имею право выплеснуть на этого доктора свое плохое настроение, а он поймет и сразу простит. А еще я ему очень нравлюсь даже мокрая и с потеками от туши.
А потом я сидела в теплом махровом халате, чисто умытая. Ноги держала в тепле, а доктор Сергей налил мне чай и сделал очень мужской бутерброд, где много хлеба, много масла и толстый кусок колбасы. Все это с трудом помещается в рот, но ничего вкуснее я не ела.
Мой перекресток
Вижу в зеркале заурядную
