что человек «знает», и потому дают допуск к сессии, даже если студент реально ничего не знает.
К этому пионерскому способу создавать себе проблемы, а потом решать их он прибегает в течение всей жизни, чтобы как-то справиться со скукой. Поэтому в среде преподавателей он приобрёл имидж «очень неровно», как, покачивая головами, с нотками сожаления в голосе произносили старые девы.
Что же до личной жизни, то Владислав от случая к случаю перебивался случайными встречами и быстрым сексом – в основном с бывшими студентками своего факультета, по тем или иным причинам, его покинувшими.
Отношение к религии у Владислава было таким же, какое у большинства современных молодых горожан: религия не была для него объектом презрения или ненависти, как у молодых горожан в начале прошлого века, но не была и близка. Он не рассуждал о жизни в религиозных категориях. Он признавал важность этого социального института, но понимал, что его ключевая роль осталась в далёком прошлом, так что теперь она является символическим рудиментом. Ни следовать религиозным канонам, ни спорить с ними, у Владислава не было ни малейшего желания.
Русская демонология довольно бедна, не понятно по причине специфики православной доктрины или из-за отсутствия мощного мифологического фундамента, подобного тому, что имел Данте в качестве наследства от древних греков и римлян. Да и кому придёт в голову заниматься демонологией, кроме экзальтированных, одиноких и замкнутых подростков и несчастных женщин?
Владислав помнил, как в детстве мать взяла его к своей однокласснице, которая с семьёй жила в старой квартире ветхого панельного дома. Находясь в этой квартире, из которой те скоро переехали, она ощущала какое-то присутствие. Мать не могла сказать точно, что она чувствовала, но это было что-то нехорошее. Собака, подаренная им на грядущее новоселье, чем-то заболела и в течение трёх дней высохла и умерла накануне переезда. Владиславу было неприятно вспоминать четвероногий скелет, обтянутый кожей с участками облезшей шерсти и проглядывающими через синеватую кожу внутренностями.
Но сам он не верил в потустороннее и в мистические энергии. Поработав в отделе маркетинга, он научился не верить ничему, что прилетает в уши в виде осмысленных кем-то фактов, а большая часть мистической информации циркулирует в виде сентенций, так называемых, «учителей». Разговоры об этом его даже раздражали. «Вместо того, чтобы делать нормальную карьеру, кормить семью они занимаются какой-то хернёй, выпадают из жизни», – рассуждал он.
Он долго не мог поверить в случившееся. В принципе, он не верил до самого конца, исподволь думая, что слетел с катушек. Это то самое странное ощущение, когда делаешь что-то «как бы». Знаешь, что причина ситуации в чём-то другом, но всё равно отталкиваешься от осознанных тобой же, как ложные, фактов. Даже в финале своей истории его одолели сомнения – до того он не был готов поверить во всё случившееся.
Сразу после события во дворе на Тверской перед его мозгом стояла задача: классифицировать произошедшее. Что это было? Продукт выхлопа уставшего мозга, в попытке защититься от скучной реальности? Что-то иное?
Все манипуляции и передвижения тела можно было бы определить как результат галлюцинаций, но пропажа «Сникерса» была весомым аргументом в пользу вмешательства чего-то внешнего. Влад решил сходить на место и осмотреть его.
***
Была ночь. Ветер рвал ветки деревьев, двигая тени на стене комнаты. Накрапывал мелкий дождь, периодически ветер бросал эту морось в стёкла, в ярости, что человек отгородился от стихии. Владислав плохо спал. Что-то всё время мерещилось в стуке дождевых капель о карниз и в тенях, что складывались в чудовищные лица около его кровати. Было чувство, что к нему подступает что-то нехорошее.
Резко подняв голову, он окинул взглядом помещение – оно было пустым и только фонарный свет, вливаясь сквозь незанавешенное окно, создавал фон для теней на стене. Маленькая зелёная лампочка хромированного будильника мигала на комоде у противоположной стены. Нарочно далеко, чтобы надо было подняться и выключить противный механизм.
Воображение стало рисовать жуткие картины изломанных человеческих фигур, насекомоподобными движениями заползающих в его комнату. Но комната была пустой.
Влад принялся обуздывать воображение. Он научился делать это в детстве из-за назойливых мыслей и чудовищ, которых представлял себе под кроватью. Он воображал старый телевизор с выпуклым стеклом, который появился у них в большой комнате вскоре после его рождения, а затем выключал его. Рябь на какое-то время угасала, но потом телевизор снова включался.
На этот раз его раздражало дрожание веток за окном, биение капель воды о стёкла, фонарный свет, что, как назло, горит в три часа ночи.
Он ворочался около часа и, наконец, отвернувшись к стене и приняв позу эмбриона, почувствовал, что начинает успокаиваться и проваливаться в сон. В момент, когда засыпающий переходит в это чудесное состояние, где всё возможно, он ощутил присутствие. Такое чувствуешь, когда кто-то, кто сильно тобой заинтересован смотрит на тебя где-нибудь на остановке. Влад знал, что это просто часть информационного шума, что вечно шипит у него в голове, и поэтому не шевелился. Мгновение спустя, он почувствовал, что холодные щупальца проникают в его мозг и начинают высасывать жизнь. Он резко повернул голову и увидел в нескольких сантиметрах над собой блестящую в свете фонаря лысую голову с искажённой безумной яростью рожей и длинным алым языком, торчащим изо рта. В голове зазвучал чей-то вопль, и голова бросилась ему в лицо.
Владислав вскрикнул и вскочил на постели. Он по-прежнему был один в комнате, за окном шёл мелкий дождь, а ветки деревьев рисовали на стенах пляшущие тёмные узоры.
***
Утром Владислав, зная, что ничего не найдёт, стал обыскивать комнату в поисках следов чьего-то присутствия. Он заглядывал под кровать, открывал ящики комода, осмотрел шкаф – само собой ничего там не было.
Перед выходом, уже позавтракав, он зашёл в комнату, чтобы захватить с комода кое-какие вещи для работы и, уже отворачиваясь, приметил мелкую деталь, на которую в любой другой момент не обратил бы внимания. Кремовая штора, висевшая сбоку от окна, была вспучена со стороны улицы. Сначала он не понял, почему за это зацепилось его сознание. Потом в голове промелькнула мысль, что штора не могла быть выгнута с той стороны: у него уже давно стояли пластиковые окна, так что сквозняк с улицы не проник бы.
Виски стянуло, как будто обруч с закручивающимся механизмом сдавливал ему голову. Владислав подошёл к шторе и, собрав волю в кулак, резко отдёрнул её. За ней ничего не оказалось. «Может просто осталась складка после уборки», – попытался он себя успокоить, хотя прекрасно понимал, что
