class="p1">Скрипнула дверь бабулиного кабинета.
— Маняша! Деточка, принеси мне водички!
Её мигом сдуло — в кухню ворвалась вихрем. Раз водички, значит, бабушка принимает лекарства. Значит, заботится о том, чтобы не бросить внучку раньше времени на произвол судьбы. Ей бы только годик потерпеть. Потом диплом, и они вместе уедут, куда подальше.
Бабуля выковыривала из упаковки таблетку, когда внучка поставила перед ней кувшин со свеже остывшей кипячёной водой. И гранёный стакан в подстаканнике «9 мая 1945». Вообще-то в кабинете был оборудован свой кухонный уголок: бабуля старалась пореже выбираться «на люди». Но иногда она увлекалась чтением или написанием писем, забыв заранее накипятить воды.
Маняша осторожно улеглась на старый кожаный тёмно зелёный диван в стиле «Сталинское ретро». Устроила подбородок на валике, вздохнула и нерешительно предложила:
— Давай уедем.
Бабуля допила воду, утёрла губы сложенным платком и деловито уточнила:
— Куда?
— Куда-нибудь подальше. Лучше на юг, — взялась фантазировать внучка, рисуя картины уютных домиков у самого Чёрного моря. — Тебе там будет хорошо. Можно, конечно, остаться и здесь в Сибири. Но, лучше на юг, — мечтательно шмыгнула носом она, сдув упавшую на глаза тонкую щекотливую прядь.
— И где, с твоего позволения, мы станем жить? — придирчиво уточнила бабуля, откинувшись на спинку дедушкиного кресла.
Сцепила на животе пальцы и шевелит ими, шевелит: мол, давай, завирайся дальше — тебя потешно слушать.
— Я не шучу, — нисколечко не обиделась Маняша. — Будем снимать угол. Я пойду работать.
— Кем, пойдёшь? — позволил себе сыронизировать целый профессор. — Прачкой?
— Анна Иоановна, таких профессий давно не существует, — хмыкнув, авторитетно заявил представитель молодой поросли продвинутой современности. — У всех стиральные машины. Даже у тех, кому вечно не хватает на жизнь.
— Ну, допустим, — скептически вздёрнула бабуля красиво очерченную бровь и продолжила допрос: — А учёба?
— Можно и заочно закончить, — отбила передачу внучка. — Я уже почти специалист.
— А мальчики, бары и прочее?
— Обойдусь, — отмахнулась юная самоуверенная идеалистка.
— Я в твои годы не обошлась. В нашем районе была шикарная дискотека.
— Куда приносили шикарный магнитофон, — подхватила Маняша. — Бабуль, ты наивна, как Наташа Ростова. Сейчас на вечеринке ты не пережила бы первые полчаса.
— Брось, — отмахнулась женщина, прошедшая перестройку. — Не набивай цену вашему беспределу. Итак, говоришь, домик на берегу?
В её тоне появились какие-то новые нотки — Маняша насторожилась. И не зря. Бабуля превратилась в холодного прагматика — к чему прибегала редко. Её серые глаза отливали сталью. Её губы затвердели, стянутые в нитку. Даже морщины заметно разгладились. Немного подумав, она приказала:
— Гулять!
Значит, у них будет серьёзный разговор — вспорхнула с дивана Маняша и бросилась одеваться. Не для посторонних ушей. Значит, на этот раз пустой, в сущности, трёп внучки навёл Анну Иоановну на какую-то решительную и бесповоротную идею.
Хоть бы. А то дышать и впрямь всё трудней. Особенно любить близких.
Они шли по вечерней улице в сторону сквера. Бабуля делала вид, будто у неё всё ещё твёрдая походка. Внучка — что смешно об этом даже спорить. Дорогой молчали. Каждая о своём. Каждая готовилась к большому разговору — давненько их не случалось.
У Маняши не год, а кошмар! Параллельное образование, в которое ввязалась гордыни ради, стало в тягость. Ни одна из двух профессий абсолютно не укладывалась в так и не появившиеся планы на будущее. Если вся остальная взрослая жизнь пройдёт в том же темпе, она окочурится в рекордные сроки.
Сквер Сурикова бабуля любила за малолюдность. Далеко забредать не пожелала: приземлилась под навесом перголы.
— Неудобно же, — попробовала Маняша утащить её чуть дальше. — Не с твоей спиной сидеть на таких лавках.
Это были лавки-лежаки без спинок. Для пикника самое разлюбезное дело. Но в их случае не то.
— Остальные ужасны, — проворчала бабуля, сев и погладив кремовые рейки. — Какой идиот придумал делать лавки с наклоном? Как на него ставить кофе? Кстати, налей-ка мне. И садись позади меня. Будешь сегодня спинкой скамейки. Раз уж не хочешь быть женщиной.
Маняша хмыкнула и достала их маленький походный термос. Налила кофе в пластиковый стаканчик, поставила рядом с привередой и послушно уселась позади неё. Бабулина спина прислонилась к её молодой, поёрзала и замерла.
— Быть женщиной, — передразнила её внучка. — Если для этого обязательно размалёвывать себя под хохлому, то пардон, мадам. Предпочту ещё побегать в девках.
— Главное, не добегаться, — философски заметила бабуля. — А то, знаешь ли, с определённого возраста престарелые девки выглядят уморительно. Фу-фу-фу!
— Ты про маминых подруг?
— А ты знаешь других клоунесс, у которых на лице и в голове сплошные попки младенцев? Ни морщинки, ни извилинки.
— Может, ты просто завидуешь? — подкусила старую ворчунью не слишком почтительная внучка. — Знаешь, маме неплохо сделали подтяжку лица.
— Ей нужна подтяжка мозгов, — осталась при своём мнении грозная Анна Иоановна, но тут же смягчилась: — Однако тебе макияж не помешает. А то бегаешь, как крепостная: солнышко облизало и довольно.
Маняша терпеть не могла разрисовывать лицо. Кому надо, и так прельстится. Пускай не красавица, но и уродкой её можно назвать, лишь сильно озлившись. Ввязаться в гонку постоянного поддержания себя в продажной форме, конечно можно. С тем же успехом, с каким Крыловская Моська видела себя собакой Баскервиллей.
Она, кажется, всё-таки понахваталась от матери барских замашек дамы с фальшивой дворянской родословной. И в ответ на ухмылки «придвинутых девиц» лишь одаривала тех многозначительной полупрезрительной полу улыбкой. Дескать, вы шавки подзаборные, а она Мальтийская болонка королевских кровей.
Некрасиво, конечно — нашлась тоже княжна с купленной на рынке родословной. Только вот ничего с собой не поделать. Бабуля говорила, что это щенячья защита от тех, кто бедненькой слабенькой Мальтийской болонке кажется кровожадными волкодавами. Что это пройдёт, когда прорежется подлинное зрение. Тогда волкодавы на глазах превратятся в подзаборных шавок.
Нет, ещё немного, и она точно превратится в мать — подвела Маняша итог раздумий, навалившихся на неё под молчание бабули. Но разбавлять его своей трескотнёй не хотелось. Если бабушка молчала так долго, значит, собиралась с мыслями. И не с какими попало — с теми, что круто меняют жизнь домочадцев. В крайнем случае, довольно ощутимо.
— М-да, — разочарованно покачала головой бабуля, разглядывая свои сморщенные руки в пигментных пятнах.
Старенькая она у меня — резануло по сердцу, и Маняша скуксилась.
— Няшка, тебе не кажется, что жить становится всё страшней?
— Бабуль, ты забыла, что мне только двадцать один, — напомнила внучка, навострив ушки. — Ещё обеспеченное детство не закончилось. Я, конечно не золотая молодёжь: родителями не вышла. Но почти позолоченная.
— Я не об этом, — внезапно, будто, отрезвев, сухо объявила Анна Иоановна. — Я
