Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Да. Многие из этих книг не прочитаны или прочитаны не до конца, или прочитаны, но не поняты, или поняты ровно настолько, что было ясно, что нужно перечитать…
Я перебирал книги, и на меня опустилась грусть. Я вдруг понял, что с ними нужно расстаться. Я со всей ясностью осознал, что уже не прочитаю непрочитанные книги, не дочитаю недочитанные и не перечитаю те, которые хотел перечитать. А когда-то эти книги вызывали у меня радость и трепет от ещё не прочитанного, давали ощущение огромного непознанного и огромной бесконечно интересной жизни, в которой мне многое интересно, а любопытно практически всё. Теперь же, вечером 4 января третьего года второго десятилетия двадцать первого века, книги, купленные мной в основном с 1983-го по 1985 год, говорят мне прямо противоположное… Говорят, что не столь уж многое мне любопытно, многое совсем неинтересно и время моё не бесконечно.
Почувствовал я эту печаль и грусть, взял коробки и стал безжалостно укладывать книги обратно, чтобы на днях отвезти их… Я подумал: отвезти в библиотеки? Но вспомнил эти унылые, опустевшие учреждения и решил отдать книги за бесценок букинистам. Есть ещё люди, которые самозабвенно и даже безумно любят книги. И в этом случае у моих книжек будет шанс оказаться в чьих-то руках, будет шанс, что их хотя бы откроют.
Сколько же было потрачено на них времени, усилий, нервов… Да что там говорить – денег тоже было потрачено немало. Но с какой же радостью! Как бессмысленны были в то время деньги по сравнению с книгами…
Вот они, дорогущие или просто дорогие альбомы с плохими отечественными репродукциями картин великих мастеров. Вот Иероним Босх, изученный мною при помощи увеличительного стекла по миллиметру. Вот Куинджи. А репродукции-то ничего не передают! Не светится луна на репродукциях! Вот любимая книжка Дюрера, в которой даже гравюры напечатаны расплывчато и блёкло, а я когда-то всматривался в них часами. Надо расставаться с этими книгами, они уже не будут играть в моей жизни прежней роли, а детям моим покажутся просто хламом…
Расставаться вообще грустно, а расставаться навсегда – тем более. Я оставил совсем немного книг, с которыми просто не смог проститься. Получился странный набор, казалось бы, не связанных друг с другом текстов и смыслов. Ну какая связь может быть между трагедиями Луция Аннея Сенеки, маленьким романом Михаила Анчарова «Теория невероятности» 1967 года и письмами Оскара Уайльда на английском языке, которую я пытался читать в оригинале? Их ничего не связывает, кроме моей собственной жизни и того, что эти книги попали когда-то мне в руки, были прочитаны и произвели важное, своевременное впечатление.
Я вряд ли открою и оставленные книги. И сильно сомневаюсь, что они заинтересуют кого-то из моих детей и внуков. Но я просто не могу расстаться с ними! Пусть ещё побудут со мной…
А сколько исписанных листочков, билетиков, записок, календариков и прочей бумажной мелюзги выпало из этих книжек!.. Но об этом уже не сегодня.
5 января
В одной из коробок на самом дне я обнаружил книжку, которую не раскрывал и не листал с 1982 года. Эта книга называется «Пространство цвета, или Заметки о советских художниках кино». В ней собраны статьи о великих художниках великого советского кинематографа и много эскизов, из которых когда-то родились в большинстве своём любимые наши фильмы. Эту книгу я получил в подарок на своё пятнадцатилетие, то есть тридцать лет назад. Я взял её в руки, вспомнил обстоятельства того дня рождения, на который впервые не позвал одноклассников, потому что был с ними в контрах… То был, наверное, первый мой взрослый день рождения. Взрослый, потому что меня тогда поздравляли только взрослые. И эта книга была весьма взрослым подарком.
Я взял вчера книгу, и из неё выпало несколько листочков, исписанных мелким почерком. На одном даже сохранились мои рисунки. Почерк не мой. Рисунки мои. Мне было четырнадцать, когда я прочёл написанное на этих листках. Я много раз тогда перечитывал написанное и в раздумье калякал ручкой или карандашом на свободных от записей пространствах бумаги. Трудно даже попробовать передать, какое значение в моей жизни сыграли эти листочки. Я не думал, что они сохранились. Я поднял их и даже задохнулся от изумления. Если рассматривать мою жизнь как некую историю человечества, то эти листочки как документы некой моей мистической и совершенно античной жизни. Это листочки из той моей эпохи, когда каждый момент и событие были наделены большим значением и мне доставало сил всё переживать глубоко и сильно…
В 1981 году, когда мне было четырнадцать, мои родители самым удивительным и счастливым образом приобрели путёвку за границу. По этой путёвке они должны были поехать в ГДР (Германскую Демократическую Республику), а также в Чехословакию, то есть, по сути, посетить три страны. Это была их первая в жизни поездка за границу и было большое семейное событие. Не буду рассказывать о подготовке, о том, как мама прочитала массу литературы о городах, которые предстояло посетить, о том, как были переслушаны советы от людей, которые там побывали, где что покупать и что с собой везти… Не буду рассказывать, как я мечтал и фантазировал, что родители привезут мне из-за границы, и также не буду рассказывать, как одним неверным движением засветил при проявке обе плёнки, отснятые отцом в заграничном путешествии. Не буду об этом.
Я расскажу о тех днях, которые провёл без родителей. Те три недели полностью изменили моё отношение ко многому, очень ко многому…
Путёвку родителям выделили не в летнее время, а в самый разгар учебного года. По этой причине меня не могли отправить к бабушке на юг. А на три недели четырнадцатилетнего парня оставить без присмотра родители не решались. Да я и сам не хотел. Я был довольно домашним и с детства категорически не хотел и даже не пытался готовить себе еду. Родители долго думали, кто может взять на себя ответственность за меня на эти три недели. Выбор пал на молодого маминого коллегу с кафедры, на которой она тогда работала в Кемеровском технологическом институте пищевой промышленности. То была кафедра теплотехники и термодинамики, а молодой коллега был недавно приехавший из Ленинграда учёный, защитивший диссертацию, но ожидавший утверждения, «сосланный» по распределению в Сибирь. Это был не единственный ссыльный с берегов Невы на маминой кафедре. И поскольку мой папа тоже когда-то заканчивал аспирантуру в Ленинграде, у нас дома образовался некий клуб. По субботам к нам приходили в гости ссыльные и некоторые другие родительские коллеги. Мама готовила что-то незамысловатое, мужчины покупали болгарское или венгерское красное вино, например весьма доступную «Медвежью кровь», папа в большой кастрюле варил из него глинтвейн. Засиживались допоздна. Играли в ап-энд-даун (к этой игре допускали даже меня) или в кинга. Если не хотелось в карты, играли в балду или просто много говорили. Я помню эти разговоры и эту атмосферу. Убеждён, без тех вечеров я не стал бы тем, кем являюсь теперь. Меня не прогоняли, не укладывали спать, не фильтровали разговоры и темы. Мне доверяли. Я очень этим гордился.
Молодой мамин коллега мне с первого взгляда не понравился. Он появился у нас дома по случаю покупки родителями какой-то новой мебели. И пришёл помочь эту мебель затащить и расставить. Не понравился он мне странной манерой говорить, своей сутулостью и лысиной, которая была хорошо заметна среди обрамлявших её длинных светлых волос. В нём совсем не было ленинградского шарма и лоска. Скорее наоборот. Не по сезону болоньевая тонкая куртка и облезлая рыжая ондатровая шапка, сильно вытертые джинсы и всё какое-то… совсем немодное. По мнению сибиряка, так не мог выглядеть человек из Ленинграда. (Не буду называть его имени, так как не знаю, как он отнесётся к моему рассказу. Назову его В. А.)
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
