свою оплошность, я глубоко задышал, стараясь взять себя в руки. И приотпустил горе-доктора.
— Мне, мне дописать… Можно? Ладно? Я так не могу… У меня все мрут… Молодые и дети… Я не могу помочь… — после эти слов док затих на мгновение. А потом из него полилось, как из прорвавшейся плотины. Оказалось, что самые эффективные лекарства пару недель назад вывезло правительство. А остатки выгребла наша контора. В госпитале ничего не осталось.
— У меня все забрали, все забрали… Мне нечем больше лечить. Я больше не могу давать людям витамины вместо лекарств, говоря, что они поправятся. Я каждый день сообщаю жёнам или мужьям, что их супруги внезапно скончались от пустяковых болезней. А каково это — говорить матерям, что их дети умерли? Я учился спасать людей… А не это всё… Убей меня, пожалуйста, а?
— Захотел легко свалить? Не выйдет. Мы все тут паримся, и ты будешь! — шипел я.
— Дружище, я… Я бы обязательно спас Элли, если бы она пришла сразу. Но сейчас я уже не могу, даже если бы были лекарства… — врач громко сглотнул. — Смотри.
Он открыл небольшой сейф. Там была палетка с самовводными ампулами. Две из них, перевязанные, были в сторонке, на них красным было написано «для Элеоноры».
— Боюсь, что этого не хватит… Дружище, достань ещё пару. Пусть Эля уйдёт без боли.
Я не ожидал такого от врача. Ещё год назад такое было невозможно, но сейчас это стало жуткой реальностью. Мои ноги задрожали. Не в силах больше стоять, я просто рухнул в кресло и тихо застонал от безысходности.
Конечно, я достану то, что просит доктор, но это не спасет Элю. Я молча заплакал. Мои глаза оставались сухими, лишь тело выдавало моё состояние, безобразно подёргиваясь.
Док, хромая, подошёл ко мне. Видимо, он хотел напомнить мне, что я тоже виноват в отсутствии лекарств, поэтому положил руку на моё металлическое плечо и похлопал пару раз по нему. Ван глухо сказал, глядя в пустоту:
— Ну, вот и договорились. И коробочку свою не забудь. А то найдет кто, подорвется. А мне лечить не чем.
Он вышел из кабинета не прощаясь. А я ещё долго сидел, собирая свои мысли и чувства в кулак. Я страшился того, что меня ждёт.
День первый
— Я… Я хочу сказать…
— Тихо, я здесь, не трать силы. Я здесь.
Элли замолчала, шумно втягивая воздух. Каждый вдох давался ей с трудом, и сейчас точно было не до разговоров. Она подняла веки и посмотрела на меня потухшими глазами.
— Обещай мне… Слышишь?.. Обещай, что позаботишься о себе… — Эля задыхалась. А я не мог произнести ни слова. У меня ком стоял в горле. Единственный родной мне человек погибал. Ни один врач не мог нам помочь. Боль приближающейся потери сжимала мне виски. Я боялся открыть рот, чтобы из него не вырвался крик, скорее даже вой смертельно раненого зверя.
— Обещай… Н-ну! — почти беззвучно крикнула любимая.
Я собрался и выдавил из себя, отчётливо произнося каждое слово и имитируя свою обычную уверенность:
— Обещаю. Разве я тебя когда-то подводил?
Наверное, я даже приподнял брови и улыбнулся. Эля пошире открыла рот, ловя воздух. В её потухших глазах блеснул огонёк. Так она улыбалась мне в ответ. Я ещё крепче сжал её руку. Поцеловал каждый пальчик и тыльную сторону ладошки. Последнее время мне приходилось быть сильным, очень сильным. Но сейчас я держался из последних сил. Потери близких меня преследовали. Напарник, младший брат и вот теперь Эли.
— Помнишь, как мы познакомились?.. Ты была замотана в красные тряпки и гордо назвала это платьем, а на плечах у тебя кусок какого-то меха.
Эля опять глазами мне улыбнулась. Немного сжала мои пальцы и произнесла:
— Не переживай… Мне не больно… Врач сказал, что ты принёс… принёс лекарство… Его хватит…
Ком опять подкатил к горлу. Достать обезболивающее — это всё, что я смог для неё сделать. От бессилия и ненависти к себе у меня кружилась голова. Я отвёл взгляд и уставился на дверь, в матовом стекле которой бегали тени, проходящих по коридору посетителей. Мою руку снова сжали, я быстро повернулся.
— Я всегда… за тобой… как за стен… стеной. Ты… Ты. Я. Я люблю… Ты мой…
Сознание Эллюшки путалось, ей не хватало кислорода, но она по-прежнему крепко сжимала мою руку.
Я тихонько запел ей нашу песню. Её глазки вновь загорелись. Дыхание стало чуть ровнее. Любимая посмотрела на меня так ласково, что мне стало неудобно, и мои щёки запылали. Эля продолжала на меня смотреть ещё какое-то время. Потом закрыла глаза, легонько, в ритм сжимая мои пальцы. Ей нравилось, как я пою. Мне стало немного легче, и когда закончилась одна песня, у меня нашлась ещё одна. И ещё одна. Эля легонько подпевала мне рукой. Не помню, сколько так продолжалось. Просто в один момент я понял, что меня никто больше не держит…
Мои ноги на автомате вывели меня из госпиталя. Не знаю, сколько я просидел вот так: на мотолёте перед центральным входом, с открытым забралом и орущим мне по слуховой дежурным.
Ливень разошёлся не на шутку. Но я этого не чувствовал. Тупая боль застила глаза. Я тихо ревел, изредка вздрагивая, и был признателен дождю за то, что тот скрывает мои слёзы. Мне захотелось уйти отсюда вслед за Элли.
В реальность меня вернул противный скрип. Он всё нарастал и через уши врезался в мозг сотнями игл.
Я повернул голову и увидел рядом с собой его. Или её? Это было какое-то жалкое подобие человека в грязной разодранной одежде. Волосы почти полностью скрывали лицо и лохмами спускались до пояса. В руках это человеческое существо держало сумку-тележку. Откуда только взялся такой доисторический предмет? А ещё от него не пахло, совсем. Даже мой анализатор воздуха ничего не уловил.
— Их смерть, их спасение! — резко крикнуло мне существо и пошло дальше.
Наконец дежурному удалось до меня докричаться. Я подтвердил, что готов вернуться к службе. Табло, вживлённое под верхние веки, быстро ввело меня в курс событий сегодняшней ночи. Несколько разбоев, кражи и избиения — банды вышли на охоту, судьба дарила мне много шансов найти сегодня смерть. Это меня приободрило. Слёзы в момент просохли вместе с каплями дождя под закрытым забралом. Я выжал гашетку, и мотолёт понёс меня в сверкающую огнями и полную опасностей ночь.
Первое место нападения было неподалёку, я как раз успел к кульминации. Двое здоровяков на
