музыку свою наслушаться не можешь?!
— Ты звал?! — ахнула она, отступая на мягкую дорожку, застилающую лестницу. — Я не слышала. Наверное, музыка и вправду играла очень громко.
— Не пытайся меня обмануть! У нас кто-то был?! — он схватился за ручку двери и качнул ее. — Поэтому ты и глушила меня музыкой! Кто у нас был?!
— Никого. То есть, на порог я никого не пускала, но приходил продавец пылесосов. Мне нужен пылесос, но у него не оказалось подходящего, все или очень дорогие или китайское барахло. Я не купила, — испуганно предупредила она его вопрос, — нет-нет, не купила!
— И это с ним ты так долго разговаривала?
— Ну, ты же знаешь, какие они прилипчивые? Я сразу дверь за ним закрыла, как только до него дошло, что я ничего покупать не стану. И он ушел.
— Ладно, иди.
— Митенька, я тебе блинчиков напекла, — она протянула ему тарелку, накрытую салфеткой. Вид у нее был, как у побитой собаки. Он терпеть не мог подобные сравнения, но когда он смотрел на нее, ничего больше в голову не приходило. Взяв тарелку, он запер двери изнутри. Хватит на сегодня общения.
По телевизору шло какое-то ток-шоу; шум стоял такой, что пришлось убавить звук почти до минимума. Везде люди! Какой бы канал он не выбрал, везде были люди. Они что-то говорили, кого-то из себя изображали. Они умирали, любили, ссорились.
В детстве, он, конечно, смутно помнил это розовое времечко, ему тоже постоянно встречались люди, докучая глупыми вопросами типа, «хочешь кушать?» или «а как зовут этого карапузика?» И он стал избегать их. Доктор интересовался, любит ли он гулять. Конечно! Но не теперь. На Земле, похоже, не осталось мест, где не водились бы эти любопытные, душные создания, спорящие, совокупляющиеся, дурнопахнущие. Он, может быть, и прогулялся бы, вдохнул бы ветер полной грудью, но, кто знает, вдруг в самый неподходящий момент откуда-нибудь из-за угла или куста вылезет ухмыляющееся существо и попросит закурить. Нет-нет, нельзя допускать подобных сцен, иначе его рассудку грозит распад.
Теперь о главном. Доктор не мог не заметить, что он не переносит дневной свет, но почему-то ничего не спросил по этому поводу. Может, при его заболевании это обычное явление? А что мать? Она-то должна знать, почему он сразу падает в обморок, стоит только лучу солнца коснуться его кожи. Какие-то объяснения она его реакции нашла, иначе не заставляла бы его часами втирать в кожу крема с защитой от ультрафиолета, но…они же не помогают! Или помогают? У него не было возможности проверить их эффективность: уже девять лет он не выходит из своей спальни, уже девять лет он не видел света!
Он переключил канал. Сериал о любви. Надо же! Неужели у людей возникают такие желания?! И как можно, находясь в здравом рассудке, подпускать к себе другого, позволять ему трогать себя, прижимать, да еще обслюнявливать!
С чувством все растущего отвращения он минут десять наблюдал любовную сцену молодых людей — девушки с белокурыми волосами, завитыми в тугие локоны и черноволосого юноши с румяными щеками и длинными ресницами. Если бы картина была статична, он бы еще согласился, что чувство любви не лишено своей прелести, но юноша и девушка двигались, стонали, целовались…. Его передернуло так, что пульт выпал из рук. Наверное, он попросит мать унести телевизор из его спальни.
В поисках пульта он опустился на четвереньки и чуть не стукнулся лбом о стекло экрана, на котором, тем временем, любовное действо плавно перетекало в постельную сцену. Лихорадочно вдавив кнопку «стоп», он успел еще заметить полные груди, высвобожденные из кофточки героини фильма. Его бросило в жар от необъяснимой смеси эмоций; но экран, слава Богу, потух.
— Гадость, гадость, гадость! — рычал он, бегая по комнате, с ненавистью косясь на телевизор. Ему не виделось продолжение сцены, он попросту не знал, каким может быть продолжение, и есть ли оно вообще. Но ему было так противно, что он от всего сердца возненавидел и девушку с ее ангельской внешностью и бесстыдным поведением, и ее партнера, тыкающегося и сопящего, повсюду сующего свои потные ручищи. От злости и потрясения заболела голова. Он посмотрел на часы, продолжая шептать слово «гадость», уже забыв наполовину, отчего оно пришло ему на ум. Пробил час ночи. Пора принимать последнюю на сегодня таблетку. Он машинально вытряс на ладонь капсулу в синей оболочке и забросил ее в рот. Сухое горло протестующее сжалось, отказываясь принимать таблетку без воды. Он сунул в рот остывший блинчик с ягодной начинкой и стал жевать, остекленевшими глазами глядя на темный экран телевизора.
Недели две назад мать принесла ему несколько новых книг, рассчитывая, что он прочтет их с большей охотой, чем две предыдущие, которые он обозвал «бульварщиной», не вполне сознавая, что означает это слово. Те два детектива были наводнены трупами и кровавыми сценами. Ему понравилось, как главный герой убивал своих врагов. Он даже выписал некоторые выражения гнева и страстной ненависти, используемые в книге, но в конце его ждало жестокое разочарование: героя назвали преступником, а его противник — следователь с дурацкой фамилией Чижов, оказывающийся в дураках при каждом удобном случае, вдруг арестовал его и посадил в тюрьму на двадцать пять лет.
Ярости Дмитрия не было предела. Неужели у автора не хватило мозгов понять, что отрицательный персонаж выглядит более привлекательно, если и в конце книги оставляет сыщиков с носом?! Он с презрением отложил детектив в сторону. Теперь у него появилось новое чтиво, но он не был уверен, что оно порадует его больше.
На обложке стояло имя автора: Эдгар По. Сочинения. Том 1.
Мир ужасов поглотил его. Очнулся он в состоянии эйфории, когда пришло время принимать первую таблетку — в шесть утра. Книга была почти прочитана.
========== Часть 3 ==========
3.
Какой, спрашивается, ребенок мог родиться у Галины, если она умудрилась забеременеть после первого же в ее жизни полового акта, да и с кем! С ее тайным возлюбленным — местным наркоманом и мелким хулиганом Гришей Толмачевым, от которого нормальные девушки уже лет с двенадцати воротили нос.
Галя росла скромной тихоней, знавшей свое место, далекое от привилегированного, плохонько училась, но с уроков не сбегала. Школа представлялась ей всего лишь одним листком календаря: оторвал его, и жизнь поменялась. Мальчишки стали интересовать ее довольно рано, особенно те, кто не вписывался в общепринятые стандарты.
Внешне она, наравне с другими девочками, осуждала их, строя презрительные гримасы и поджимая губы. Втайне же она представляла, как кто-нибудь из этой разбитной
