покорно домой той ночью. Он спустился в подвал, благо, что входную дверь выломали с незапамятных времен, на ощупь прошел по коридору, ведя рукой по шероховатой поверхности стены, цепляя ногами обрывки газет, пластиковые бутылки, и прочий мусор, пока не остановился перед Дверью.
Привалившись лбом к холодной, ржавой железяке, он стоял и думал. Думал о жизни. Родителях, друзьях, родителях друзей… Затем в сердцах ударил кулаком по двери…
В этот момент что-то изменилось в его жизни, но поймет он это намного позже, а пока мысли Романа приобрели несколько другое направление. Он думал, что же скрывается за Дверью, воображение рисовало желанные и невероятные картины. Он готов был продать душу, как говорит спившейся ветеран какой-то там войны Федорович из четвертого подъезда, когда по утрам клянчит мелочь, лишь бы узнать, что же там внутри. Любопытство. Страстное желание и, пожалуй, странная тяга не давали ему покоя многие годы. Ему никогда не приходило в голову, что Дверь может таить опасность, ведь та была мечтой всего его детства, а детские мечты, как известно, не могут таить ничего дурного.
Внезапно он обратил внимание на шорох. Он возник как отклик на его пусть и не осознанный стук, как эхо, которое было всегда, но долгое время оставалось за порогом восприятия, но, тем не менее, подсознание фиксировало и тянулось к нему; и вот теперь шорох сделался ясно различимым. Он приближался откуда-то издалека, как будто кто-то изможденный и неуклюжий, приволакивая ноги, шел к обратной стороне двери. Словно хрустели замороженные простыни, трясь друг об дружку.
Мыши, подумал Роман, гадские мыши, и собрался, уже было припугнуть обнаглевших грызунов, когда шорох вдруг прекратился.
И он явственно услышал, как щелкнул, открывшись, замок.
У Романа перехватило дыхание, он открыл и закрыл рот, по сердцу словно ударили молотом, и оно, содрогнувшись, затрепетало, подступив к самому горлу. Он не был готов сделать последний шаг, равно как открыто противостоять тирании отца. Потом, не здесь, и не сейчас. Самому принять решение? Потом… Позже.
Ему показалось, что свистящий шепот произнес его имя.
Уже мало что соображая от нахлынувшего на него ужаса он отпрянул, захрипев что-то нечленораздельное, зацепился в впотьмах о какую-ту трубу, и едва не упал. Перспектива оказаться лежащим здесь, в ставшем вдруг каким-то чужим и зловещем подвале, подвале где они, бывало, торчали зимы напролет, опьяненные свободой от постоянного присмотра взрослых, ведя собственную, понятную только им самим жизнь, в подвале где поселился кто-то чужой, поджидающий во тьме, ужаснула Романа до глубины души.
И поэтому он бежал прочь от того, кто стоял за Дверью, не разбирая дороги и не чувствуя боли, преследуемый собственным страхом, который казалось
вот-вот вцепится в незащищенную спину острыми когтями. Сбывшаяся мечта почему-то пугала.
Роман остановился, лишь забежав на первый этаж. Тяжело осев на ступеньки, долго не мог отдышаться, и все косился на темнеющий прямоугольник улицы. Тусклый свет потолочной лампочки – спасение и защита; пропади он – рассудок отключится навсегда. Холодный пот выступил у него на лице и подмышками, но Роман не замечал, уставившись в одну точку, он находился в умственном и физическом оцепенении. Так он и уснул.
Пробудившись рано утром, он практически не вспоминал события прошлой ночи, даже взбучка, устроенная отцом, прошла как бы стороной. События той ночи он запер в крошечную каморку, затерянную в глубинах памяти и повесил табличку: «Померещилось. Этого не было", однако с тех пор Роман стал бояться оставаться в темноте и всячески старался избегать подвалов.
Все меняется, и, в конце концов, страх оставил его.
Но стал приходить ночью.
Иногда он просыпался от пугающего, свистящего шепота зовущего его по имени, шепота раздававшегося прямо над ухом, от которого болела голова и пробегала дрожь брезгливости, но вновь проваливаясь в сон, он забывал обо всем.
Перелом произошел спустя несколько лет.
* * *
Открыл отец. Не здороваясь, Роман протопал в свою комнату и как был, в туфлях и куртке, завалился на кровать. "Да ты придурок и псих какой-то вдобавок!", – звучал в ушах рассерженный голос Игоря, возмужавшего и заматеревшего рекетера и коммерсанта. – «Я давно терпел твои идиотские выходки, но всему есть предел, в конце же концов!». Игорь уперся из принципа, когда Роман отказался спуститься в подвал и забрать оставленный в условленном месте килограммовый пакет "дури". И хотя это был не тот подвал, Роман наотрез отказался. Игорь взбесился и высказал все, что думал по этому поводу, Роман ответил. Ухватив, друг дружку за грудки, едва не подрались под испуганные взгляды пенсионеров, выгуливающих собак и детей. Затем Игорь вдруг остыл и отпустил Романа. Ссору замяли. Игорь сходил за пакетом. Поколесив остаток дня, удачно перепродали большую часть, закупили кое-что, и на ночь зависли у знакомых полушалавистых девчонок. О происшествии не обмолвились ни словом. Однако, глубокой ночью, когда все уже были сильно не в себе, Игоря понесло.
Компания умирала от смеха. Конечно, можно было обратить все в шутку, и продолжать, как ни в чем не бывало, – это Роман сообразил уже после, а тогда он озлобился. Они крепко поругались. На сей раз – окончательно. Роман смутно помнил, как с трудом сползал по лестнице, держась за перила, а Игорь продолжал ему что-то орать вслед с верхнего этажа.
Вспоминая, Роман ударял кулаком в стену и вполголоса матерился. Где-то по пути домой в нем выкристаллизовалось и окрепло решение. Обида, гордость, дурман – стали благодатной почвой.
– Сынок,– раздался знакомый голос,– не одолжишь в ночной киоск сбегать?
Оторванный от раздумьев Роман вытащил из нагрудного кармана несколько скомканных купюр и, не глядя, швырнул отцу. Итак, подумал он, сегодня же с этим гадством будет покончено, и стал неспешна собираться. Захватил фонарик, порывшись в карманах, извлек пачку сигарет, сунул в рот последнюю, но зажигать не стал, пачку смял и бросил за шкаф. На ее место положил кнопочный нож. Наконец, подумав, встал на колени и полез под кровать, где в пыли и разорванных обертках покоился заветный сверток. Побитый АК -хрен знает какой,– Роман не разбирался. Прикрутив пластырем к стволу фонарь, как видел по видику, Роман снял куртку и завернул в нее автомат. В процессе он представлял себя этаким героем «Командо», это помогало отвлечься и заряжало мрачной решимостью. Он просто жаждал кого-нибудь встретить там и отметелить как последнюю с.ку.
Закончив приготовления, он пошел на кухню, где уже сидел вернувшийся отец. В желтом свете пластмассового плафона он внезапно показался Роману страшно постаревшим и обрюзгшим. Был он небрит и
