невиданном головном уборе. Разинул рот и почтенный старец-аттор — торговец бакалеей, забыв про свой бесхитростный товар, умещавшийся на тряпице, — круглое мыло, косметические притирания, лекарство для лошадей, пряности вроде перца и «зиры». Два базарчи, мерявшие аршинами полосатый тик и пестренький ситец, перешептывались, многозначительно кивая головами в сторону поразившего их пробкового шлема.
Не обращая ни на кого внимания, пассажир прошагал к мяснику. В лавчонке его на перекладине в рое ос и красных шмелей покачивались обрамленные сметанным жирком бараньи освежеванные туши, один аппетитный вид их порождал знойные запахи шашлыка и плова.
Закинув голову в синей замызганной чалме, подставив солнцу лицо, все в белых шрамах, воззрился единственным глазом на освежеванные туши нищий из «Тысячи и одной ночи», сидевший тут же, в пыли. Губы его, обветренные, растрескавшиеся, шевелились, а на черно-коричневой, с бугристыми венами шее ходил под бородой вверх-вниз огромный кадык. При виде мясного изобилия кривой нищий не мог удержаться и сглатывал слюну. А сам мясник, налитый здоровьем усач в белом, запятнанном коричневой кровью халате, поигрывал чудовищным мясницким ножом и лениво, с истомой возглашал:
— Мясо! Кому мясо?!
Когда есть мясо, котел найдется. Колебания не заняли у пассажира и секунды времени. Но неопытность в вопросах кулинарии сказалась.
Мгновенно скинувший с себя дремоту мясник взмахнул сверкнувшим клинком и, уже протягивая сочащийся кровью, покрытый сладчайшим салом кусок, нет, не кусок — кусище, объявил:
— Дважды по «бир-ярым чайрак» — два с половиной фунта!
Смутно скользнула в мозгу мысль: «Не многовато ли?» Продажа-купля состоялась по всем правилам. Мясник добавил «ярым чайрак» курдючного сала, и хрустящие бумажки исчезли в кармане мясницкого камзола. А обладатель великолепного бараньего бока направился в потребкооператив за рисом. Но, увы, риса не оказалось в продаже, и пришлось купить два килограмма мирошниченковских белейших макарон. «Что ж, макароны с жареной бараниной под острым соусом тоже неплохо».
Сложив покупки в свой весьма вместительный «колониальный» шлем, путешественник направился к станции. Его перехватил мрачный взгляд нищего.
— Дай грошик! — заныл Синяя Чалма. — Раскрой кошелек, господин язычник, кяфир неверующий. Грошик! Грошик!
— А, факир индийский! Бедняга! — расщедрился путешественник и сунул в подставленную заскорузлую ладонь кредитку. — Грошиков не держим. Вот тебе!
И не слушая слов благодарности, похожих на проклятия, пошел в чайхану.
Самоварчи вытаращил глаза и поперхнулся при виде покупок.
— Очень хорошо, отличный обед получится! Вот разве лука не хватает.
— Подбавь луку.
— У меня в чайхане нет лука. Не держим.
Получив деньги, самоварчи сбегал за луком.
— Очень хорошо, — приставал он. — Вот перца у меня нет. Не держим.
Пришлось вновь авансировать самоварчи.
— Без моркови вкус не тот. Но… не держим.
Хорошо, что базар находился рядом, и все необходимое, правда, не в один прием, удалось приобрести довольно скоро.
— Что поделаешь — у пищи пять товарищей, — ухмылялся чайханщик, — злой перец, ароматичный тмин, враг обоняния — чеснок, умягчитель души — масло и поцелуй пери — морковка. Да еще, чуть не забыл, плакса-лук!
За казаном и дровами почтенный чайханщик ходил куда-то чуть ли не целый час, и путешественник изныл от ожидания и голода.
Наконец появились и казан, и дрова.
Станция огласилась бодрящими, многообещающими звуками: звонко гремела железная шумовка о стенки котла. Еще громче и звонче покрикивал самоварчи:
— Пищу готовлю! Мясо поджариваю. Скоро! Скоро! Пищу сготовлю! Огонь дрова пожирает! Лук сало съедает!
Песню свою чайханщик прерывал, и не раз, лишь для того, чтобы потребовать от заказчика: деньги за дрова, деньги за труд, деньги за пищу. Он тут же и получал их, а тем временем из очага валили клубы дыма, затянувшего все станционные пути, в них смутно угадывался силуэт «Овечки», ставшей похожей на сказочное чудовище.
Но вместе с дымом повсюду распространялись божественные, бесподобные, восхитительные запахи, и путешественник, томившийся с чайником кокчая на кошме, то и дело вскакивал и подбегал к краю помоста, чтобы заглянуть в котел. А там шкворчало, шипело, урчало нечто очень приятное, золотистое, по размерам походившее на упитанного гиссарского барана. Но размеры не пугали. Молодой аппетит все преодолевает. А путешественник был молод и отсутствием аппетита не страдал и, едва опорожнив пиалу, бежал снова к очагу убедиться, что дым очага сделался еще более терпким, а запах из котла еще приятнее…
— Готово! Готово! Прошу! Помойте руки, таксыр! — вынырнул из облака дыма и пара чайханщик. Он поливал из медного кумгана воду тонкой струйкой на руки и подобострастно изгибался.
Он весь излучал преданность и уважение! Уважение и преданность! Ведь он ухаживал за худжаин зиофати — хозяином угощения, а угощение по вкусу, запаху и, главное, изобилию могло сравниться по меньшей мере с дастарханом самого бывшего эмира бухарского, который, говорят, умел отлично поесть. Почтительность и подобострастие порождают чудеса. В деревянном покосившемся шкафике чайханщика вдруг нашлись и белые, пышные, хрустящие на зубах пшеничные лепешки, посыпанные кунжутом, и вымоченная в воде, нарезанная ломтиками редька «туруп», и даже уксус, которым тут же залили мелко нашинкованный лук.
Темно сделалось в глазах у путешественника, когда взгляд его остановился на трех гигантских мисках из глазурованной глины, где дымились три горы сочных, почти оливкового цвета макарон, издававших ошеломляющие запахи, в которых слышались ароматы и плова, и шашлыка, и кебаба, и кавардака, и шурпы одновременно.
В ужасе перевел худжаин зиофати взгляд с макаронных гор на стоявшего рядом чайханщика. Тот скромно сложил руки на животе. Его равнодушная, полная лицемерного безразличия улыбочка выражала полную незаинтересованность. Всем своим видом — и сладенькой физиономией, и крошечной, сдвинутой на ухо чустской тюбетейкой, и белой чистой рубахой навыпуск из-под зеленого бельбага — он как бы заявлял: «Я весь тут! Приказание исполнено! Не судите строго мои поварские таланты». Он знал, хитрец, что обед изготовлен им на славу.
— Готово! — пригласил он. — Пожалуйте! Надеюсь, вы насытитесь!
Худжаин зиофати застонал:
— Готово? Для кого готово? Для слона?
Чайханщик почтительно изогнулся.
— Что же мне, паровоз пригласить? Ведь здесь на его брюхо хватит!
По-прежнему чайханщик загадочно ухмылялся.
— Прошу! Пожалуйте! — в отчаянии сказал худжаин зиофати. Он проговорил «прошу» нехотя. Ему претила жадность, алчность и негостеприимность прожженного, видавшего виды парня, встретившего его, путешественника, так не по-восточному, так черство и холодно. Но что делать? Человек отходчив, и он раскрыл рот, чтобы повторить приглашение. Но повторять приглашение не понадобилось. Чайханщик уже сидел на пятках перед дастарханом и засучивал рукава.
— Ну нет! Постой, — заупрямился худжаин зиофати и обвел глазами чайхану. — Вдвоем нам не управиться.
— Ничего.
— Ну нет!
Посреди чайханы на пыльном паласе восседал в одиночестве — судя по круглому, лунообразному лицу и большущей,
