прискучитъ, то и тысячу лѣтъ! А всего лишь нужно мгновенье одно, чтобы загладить свой грѣхъ, принести покаяніе въ сердцѣ. Или забылъ ты, что Богу не такъ пріятны семь святыхъ, какъ одинъ покаянный грѣшникъ?
И въ лѣсу близъ Ипра сошлись они вдвоемъ — въ полночный часъ, въ пору новолунья. И чернаго козленка убили они и кровью кропили воздухъ. И огненный дьяволъ къ нимъ пришелъ и страшнымъ голосомъ кричалъ онъ:
— Бодерикъ! зачѣмъ ты меня звалъ? чего ты просишь?
— Прошу я науки для твоего слуги, великой науки, повелѣвающей тобою.
— Не жаль мнѣ науки для своего слуги, не жаль, что онъ будетъ повелѣвать мною. Но чѣмъ онъ заплатить за мой даръ? въ чемъ залогъ его союза со мною?
— Сердце свое отдаетъ онъ тебѣ, и легкія, и печень, и жилы, и кровь въ жилахъ, и кости, и мясо, и кожу, и волосы на кожѣ.
— Клянусь огнемъ, пожирающимъ меня! это недурная плата. Пусть отдастъ онъ мнѣ и дыханье свое — и я принимаю его своимъ владыкой.
Чорту баранъ сталъ отшельникъ Матвѣй — и худо съ той ночи онъ зажилъ. По прежнему судилъ и рядилъ онъ народъ, по прежнему совѣтовалъ графу. Только не было правды въ его судѣ, горе всѣмъ несли его совѣты.
И волшебству сталъ онъ учить — проклятой наукѣ, заключенной въ черныхъ книгахъ. Всѣ удивлялись, откуда узналъ онъ тайны тайнъ, а онъ говорилъ, что небо осѣнило его чудеснымъ всевѣдѣніемъ въ награду за его святость.
— Слушай, дьяволъ, мой повелитель и мой слуга! Великъ почетъ мнѣ во Фландріи, мѣшками съ золотомъ полонъ мой домъ, я пью вино, какого не пробовалъ и римскій папа. Женской любви жажду я теперь. Отдай мнѣ во власть молодую графиню Іоланту.
— Многаго хочешь ты, плутище Матвѣй. Боюсь, что даешь мнѣ трудъ не подъ силу. Вѣрою ограждена Іоланта, какъ щитомъ, какъ огненный поясъ, пылаютъ вокругъ нея молитвы. Нельзя мнѣ, проклятому, приблизиться къ ней. Найди себѣ иную подругу. Будь она хоть женою короля, — и часа не пройдетъ, какъ я тебѣ ее доставлю.
— Въ даму Іоланту я влюбленъ, — не надо мнѣ иной подруги! Даму Іоланту я хочу, и должна она быть моею. И, если безсиленъ помочь мнѣ чортъ, — на зло тебѣ, я самъ ее добуду.
— Если ты сдѣлаешь это, Матвѣй, сдѣлаешь все, что обѣщаешь, — стану я твоимъ ученикомъ, а ты будь мой наставникъ и учитель. Быстро шагаешь ты въ грѣхѣ, и самому чорту за тобою не угнаться.
Къ дамѣ Іолантѣ приходитъ Матвѣй, и страсть ей свою открываетъ.
— Благодарю васъ, отецъ Матвѣй, благодарю за ваши гнусныя рѣчи! Когда бы не ваши морщины, не ваша лысая голова, — приказала бъ я бить плетьми до костей ваше старое тѣло.
Смѣялся дьяволъ въ тотъ день; до крови кусалъ Матвѣй себѣ губы.
— Когда не досталъ я любви, то мщенья достать сумѣю! Тайну Іоланты я знаю: пасынка любила она, прекраснаго, кроткаго принца Карла. Вотъ у меня письмо ея руки — отвѣтъ на любовное посланье. Хоть нѣтъ между ними грѣха, — горе имъ! отмщу за себя: письмомъ погублю ихъ обоихъ.
Къ дамѣ Іолантѣ онъ идетъ и униженно проситъ прощенья.
— Охотно прощаю вамъ, отецъ Матвѣй, потому что не своею волею впали вы въ грѣхъ, а соблазномъ нечистаго духа.
Бѣлую руку она протянула ему и, цѣлуя бѣлую руку, ядъ подбросилъ Іолантѣ Матвѣй — смертный ядъ, разящій, какъ громомъ.
Послѣ онъ къ принцу пошелъ и засталъ его спящимъ:
— Взгляните, сказалъ онъ слугамъ, какъ принцъ Карлъ блѣденъ и страшенъ. То не естественный сонъ: то дѣло тайной отравы. Откровенье имѣлъ я сейчасъ: извели принца недруги ядомъ. Разбудите его — я дамъ ему святой воды: быть можетъ, не поздно еще, — и ядъ она обезвредить.
Сильно смущенъ былъ принцъ Карлъ, растерялись вѣрные слуги. Покорно принялъ онъ отъ Матвѣя граненый бокалъ — и залпомъ его опорожнилъ. Не святая вода въ бокалѣ была, а вода изъ садка, гдѣ три дня жила ядовитая жаба. Выпилъ принцъ — и худо стало ему. Упалъ онъ на кровать, посинѣлъ, содрогнулся и умеръ.
Горько заплакалъ притворщикъ Матвѣй, разбилъ бокалъ о земь, истопталъ ногами стекло, а самъ причитаетъ:
— Горе мнѣ, я пришелъ слишкомъ поздно!..
— Скажи мнѣ, государь! Скажи, славный графъ Робертъ! что сдѣлаешь ты тому, кто лишилъ тебя наслѣдника престола?
— Богомъ всемогущимъ клянусь! Когда бы узналъ я подлеца, живымъ бы спалилъ его въ смоляной бочкѣ.
— Знай же, Робертъ: принца сгубила жена твоя, дама Іоланта отравила наслѣдника трона. Нечистой любовью пылала она — и не встрѣтила въ принцѣ отвѣта. И злая ненависть смѣнила любовь: стало Іолантѣ тѣсно съ Карломъ на свѣтѣ. Мстя за обиду, она отравила его — вчера, за ужиномъ, въ похлебкѣ съ бобами.
— Отшельникъ Матвѣй! страшныя вещи ты говоришь, Если ты лжешь — отъ маковки до пятъ сдерутъ съ тебя кожу.
— Не лгалъ я отродясь, графъ Робертъ, и теперь мнѣ лгать не пристало. Вотъ письмо Іоланты, гдѣ пишетъ она о грѣшной любви. Обыщи ее — ядъ ея съ нею.
Страшно разгнѣвался графъ. Зоветъ жену онъ къ допросу.
— Что у тебя въ мѣшкѣ, что ты на поясѣ носишь?
Склянку нашли въ мѣшкѣ, а въ склянкѣ ядъ, разящій человѣка, какъ громомъ.
— Это ль отрава, змѣя, которою сгубила ты нашего сына?
— Если умеръ вашъ прекрасный сынъ, то и мнѣ не жить больше на свѣтѣ. Но — Богомъ клянусь! не я отравила его, и откуда въ мѣшкѣ моемъ ядъ, — я не знаю… Неправо вы обвинили меня, и больше въ томъ вамъ позора, чѣмъ чести.
Вспыхнулъ яростью графъ Робертъ и схватилъ со стѣны оголовокъ коня боевого. Изъ стали оголовокъ былъ слитъ, сверкалъ золотою насѣчкой. Взмахнулъ оголовкомъ Робертъ и ударилъ графиню въ темя. Не пикнувъ, упала она: на четверо черепъ раскроился.
Въ этотъ день смѣялся Матвѣй, а дьяволъ отъ зависти съѣлъ себѣ губы.
— Ловкій ты малый, Матвѣй! такой ловкій, что и въ адъ тащить тебя страшно. Чего добраго, ты коварствомъ своимъ взбунтуешь моихъ чертей и самъ сядешь на мое мѣсто. Надо въ тройныя цѣпи тебя заковать, въ тройное посадить тебя пекло.
— Что за рѣчи повелъ ты, мессиръ Сатана? Я не хочу ихъ слышать: еще не близокъ срокъ договора.
— Близокъ онъ иль далекъ, а я приму свои мѣры.
— Какъ же ты примешь меня, Сатана, и какую назначишь мнѣ муку?
— Есть у меня мѣстечко въ аду — мой любимый, почетный уголъ. Направо — Каинъ горитъ, налѣво — Искаріотскій Іуда. Тебя же, премудрый Матвѣй, помѣщу я — какъ
