землистое лицо неожиданно приобрело оттенок дорогой мелованной бумаги и принялось стремительно покрываться шершаво-колючей изморозью!
«Мать моя женщина! Он чего, действительно замерз? Я ведь хотел, чтобы он просто замер… остановился…» — Неожиданно нахлынувшая слабость прервала и без того путанные мысли. Потолок и стены закружились в стремительном хороводе. Я почувствовал, что теряю сознание.
По ушам неожиданно резанул истошный крик пришедшего в себя лейтенанта, но прозвучал он отчего-то низко и тягуче, словно залип в застывающем расплавленном гудроне:
— Тре-е-е-во-о-га-а! Ма-а-а-ги-и-и-и!
«Вот же, мля, бульонный кубик „магги“, твою медь…» — Мысли текли странно, медленно и вяло. Время как будто замедлило свой бег. Потеряв равновесие, я грохнулся со стула, но до встречи моего лба с полом, казалось, прошла целая вечность. — «Ну вот, наконец-то!» — подумалось мне, когда глаза начала застилать непроницаемая серая пелена. — «Надеюсь, что хоть в этот раз сдохну окончательно и без дешевых фокусов. Слишком стар я для такой вота суеты… И не мой это мир… И не моя это страна… И не моя эта война… не моя… не моя… не моя…»
Из уничтоженного протокола допроса
Зовут меня Илья Данилыч Резников. Пенсионер. Ветеран. Имею ранения и государственные награды. В общем, старая и никому не нужная перечница. Думал ли я, что доживу до такого… кхм… почтенного возраста? Сто два года… Это вам не хер в стакане! В стакане, между прочим, я храню вставные челюсти-присоски, ибо от остатков зубов еще в семидесятник избавился насовсем… Поэтому, никакому херу там не место!
Супружница моя, Глафира Степанна, царствие ей небесное, уж лет сорок как преставилась… Скучаю по ней, что и не передать словами! Красавица была, хохотушка… Тридцать лет и три года мы с ней… как в сказке… душа в душу… Только вот не померли в один день, как в сказке… И бабу я себе после так и не нашел. Не нужен был мне никто, кроме нее. Так и прожил остаток дней одиноким бобылем, как сыч… Детей пережил… А внуки и правнуки забыли… Разъехались кто куда, разлетелись… Так и доживал, ждал, когда Смертушка к себе приберет… Но и она, видимо, позабыла за давностию лет. Чай, тоже, не девка молодая.
Последние два года из дома почти не выходил, хоть и не боялся заразы новомодной. А чего мне бояться — отбоялся давно. И вот выперся как-то, за хлебушком… Хлебушка свежего прям до смерти захотелось… Хрустящего… С корочкой… Чтобы только-только из печи… Есть у меня рядом булочная, где такой вот хлеб выпекают… Если к определенному времени подойти — всегда горячей буханочкой разжиться можно. Покряхтел по-стариковски, вооружился тростью — штормит меня без нее. Ноги совсем слабые стали, не держат. И пошаркал себе… потихоньку… Раз шажок, два шажок — вот и хлебушка свежего раздобыл! Но идти в свою опостылевшую одинокую нору совсем не хотелось. Весна, лето почти. Теплынь. Люди спешат по своим делам…
Решил на реку сходить, благо недалеко. А то, глядишь, в последний раз на эту красоту гляну… Кто его знает, куда меня после смерти распределят? На райские кущи никакой надежды нет — не праведник я, совсем не праведник… Хоть и за правое дело, а людишек в свое время немало положил… Хотя, какие они люди? Нелюди! Но на скидку у апостола Петра все равно не рассчитываю — не тот я для небес контингент. А других в СМЕРШе и не держали. Да и после войны гнид всяких, по щелям забившихся, да по лесам схоронившихся, выискивать и пачками давить приходилось на службе в МГБ СССР…
Разморило в тепле, да тишине и не заметил, как просидел на берегу до самой темноты. Хлебушком свежим угостился, птичек-рыбок тоже покормил, да и домой, не торопясь, потащился. Уж не знаю, когда в следующий раз сподоблюсь…
Чуть-чуть до дома не дошел, когда из темной подворотни крик девичий донесся: спасите-помогите! Постоял, прислушиваясь: мало ли? А то показалось мож? Много чего в последнее время кажется… Но нет, действительно какая-то возня в подворотне… Нехорошая такая возня… Еще раз вскрик из темноты донесся, а потом глухое мычание и низкий голос, угрожающий… И прохожих на улице, как назло, нет совсем… А куда мне-то встревать? Просто плюнь в меня — и нету деда! Был, да весь вышел, даже растирать не нужно. Но деваться-то некуда — не привык я вот так, потихоньку, от опасности сваливать! Глядишь, и сумею чем бедной пособить…
— Эй, кто тут безобразит? — проскрипел я, входя под мрачную арку, откуда доносилось тяжелое дыхание и «мышиная» возня.
— Спаси… те… — вновь донеся до меня девичий вскрик, а после грязное ругательство и звук тяжелой оплеухи.
— Укусила, млять! — злобно прошипел невидимый истязатель. — Давай быстрее, Сява!
Черт бы побрал мою катаракту — левым глазом вообще не вижу ни хрена! На выходе из арки, в маленьком убогом дворике, освещаемом лишь одним тусклым фонарем, два крепких гопника зажали в углу хрупкую девчушку лет двадцати. Один из них прижимал её к стене, зажимая рот ладонью, а второй, задрав юбку, стаскивал с нее светлые трусики, которые трещали и расползались в его руках.
— Совсем страх потеряли, ублюдки? — Я, наконец-то, выполз из арки во двор и раскорячился под фонарем на подрагивающих ногах. Давненько я таких нагрузок не испытывал, совсем мышцы атрофировались от постоянного дефицита движения. — Свалите от греха подальше…
Отмороженные утырки поначалу замерли, среагировав на мой голос, а потом резко обернулись. Похоже, что мой «бравый» вид их нисколечко не испугал — это сразу стало ясно по их ухмыляющимся рожам. Ну а пристыдить я их и не надеялся — таким надо сразу либо челюсти с ребрами ломать, либо начислять по девять грамм свинца в их тупые черепушки! Других доводов они не понимают!
— Ты че дед, совсем ёб…лся на старости лет? — Бритый наголо молодчик, сдирающий с девчушки трусики, недобро оскалился, но предварительно стрельнул глазами по сторонам. — Вали нах отсель, бедолага, пока я добрый!
— Девочку отпустите и свалю! — Я продолжал стоять на своем, сжимая в ладони ручку трости так, что побелели пальцы.
Девчушка, уже не чаявшая увидеть хоть какого-то заступника, даже такого древнего, как говно мамонта, с новыми силами забилась в руках прижимающего её к стене гандона.
«Давай, родная, давай! Крутись, вырывайся! — мысленно подбадривал я её. — Другого шанса у тебя не будет!»
— Сява! А-а, сука! — вскрикнул бугай, когда девчонка вновь пустила в ход зубы. — Приземли этого старого пердуна! — И он отвесил девчонке оплеуху, от которой её голова резко мотнулась в сторону,
