E. Poe, «Al Aaraaf».
«Лигейя, ты помнишь? Мой сон о тебе…»
Лигейя, ты помнишь? Мой сон о тебе
Воззвал твою душу к земле;
И к ней я навстречу послал – и пошла
Моя заревая душа.
Лигейя, ты помнишь? Не знала они
Границы небес и земли;
Твоей я дал имя: «Полуденный Гром». –
И был он моей обручен.
Ты помнишь, на душу мою он смотрел,
Как ангел восторжен и нем?
– Под взором его, как в июне заря,
Душа расцветала моя.
Ты помнишь, Лигейя, они разошлись,
Чтоб тайну навеки хранить.
О встрече своей в этой бездне времен,
– Заря и полуденный Гром?
Март 1912.
«Лигейи нет. Обыкновенно…»
Лигейи нет. Обыкновенно
Проходят дни мои – но вот
Ко мне прекрасная Ровена
На ложе брачное идет.
Ее походки смутный шорох
Я уловляю. Красота
В ее небесно-тихих взорах, –
Но пламенем горят уста.
Я потушил бы этот пламень
Когда бы смел, когда бы мог;
Тяжелый бы подвинул камень
На недоступный мой порог.
Ее молитв оплотом новым
Я встал бы, неподкупный страж; –
Но в ней, под девственным покровом,
Все тот же дух, и песня та ж;
Она гибка и вдохновенна,
Как первой юности мечты, –
Но в ней я вижу – о, Ровена! –
Лигейи строгие черты.
От мертвенного поцелуя
Я ль удержусь, преступный маг? –
И умирать ее зову я
В мой отреченный саркофаг…
Я твердо верю – не обманет
Меня мой трепет давних дней:
Когда умрет она, восстанет
Лигейя с ней, Лигейя в ней.
15 марта 1912.
«Мое жалкое сердце не тронь…»
Мое жалкое сердце не тронь:
Оно истерзано слишком.
Берет свой победный огонь!
– Мой давно чуть дышит.
Для чего мне объятья твои?
– Как достойный их я принял.
Подойди… Бери!..
Вся душа пред тобой открыта.
Если это еще не любовь, –
Любви нет на свете
Будет плакать, будем плакать вновь…
– Как дети? – Да!..
Осень 1913.
Dedicata
А. А-ой
…Здравствуй, желанная дочь
Славы, богини – властительницы!
В каждом кивке твоем – ночь
Жаждет луны победительницы, –
Славы любимая дочь!
Ночь. И сама ты – звезда,
Блеском луну затмевающая…
Вот ты зажглась навсегда!
Вот ты, на тверди мерцающая.
Огромная звезда!
Осень 1913.
Два портрета
I.
В руке, опущенной лениво на бок,
Огромный черепаховый лорнет
Небрежно взят. Его владелец зябок
И серым пледом по пояс одет.
Фигуры длинной, тонкой и прямой,
Стальные очертания не дрогнут,
И только рот, с бескровною каймой,
Улыбкой истерической изогнут.
Как ветр, низам несущий град и стужу,
Зажат в горах, зазимовавший гость, –
В глазах дрожит – задержанная – злость,
– По жалу языка сочась наружу.
II.
В. К. И.-Ш.
Монашеский наряд, бесцветный и простой,
И золото волос неярко и непышно;
Шагов неженский ритм – но с женской суетой
В ваш проникает мозг упорно и неслышно;
Руки́ нехо́леной несоразмерный жест,
Чтоб худенькую прядь на ясном лбу поправить, –
И голос, созданный по-женскому лукавить,
Но по-мужски молчать, пока не надоест…
И серый омут глаз, подернутых росой,
В предчувствии зари, мечтательной и нежной,
Вдруг разгорается – бесстрашной, и мятежной,
И первозданною, и страшною красой.
1910–11.
Юрию Верховскому
(Ответное послание)
Благодарю. Твой ласковый привет
С Кавказских гор мне прозвучал отрадно,
И мысль моя к тебе помчалась жадно,
Поэт!
Мне вспомнилась прошедшая весна,
И нашей – суточной, бессонной и невинной –
Прогулки день, – когда твоей старинной
Виолы стала петь струна.
И узкая песчаная коса,
И первый сон наш на полу беседки.
Где к Руси прилегла ее Соседки
Суровая краса.
И чахлой зеленью поросшие холмы
На берегу извивной речки малой, –
Как вновь ты спал там, «тяжкий и усталый!» –
Твой сон хранили мы.
Мы отошли, тебя от мух укрыв,
И разогнав сонливости остатки…
Без сюртука, как были сбеги сладки?
К воде, в обрыв!
Ты мирно спал, – а я, и тот поэт,
– Ах, ставший днесь угрюмцем нелюдимым! –
Вели вдвоем о всем невыразимом
Вполголоса совет.
…Потом ты мылся, зачерпнув воды
Своим цилиндром, будто он из меди…
Ах, волован забуду ли в обеде
Среди другой еды.
«Аррагонская Хота твоя…»
«Аррагонская Хота» твоя
Мне милее всей музыки Фета, –
В ней родного, большого поэта
Всем дыханием чувствую я!
О, поэт, вдохновенный, поверь:
Тех созвучий сладчайших довольно,
Что звучали тебе своевольно, –
Чтобы стало тепло и привольно
Тем, кому так мучительно – больно,
Так томительно грустно теперь!
Это с другом не я ль говорил?
В этом теннисе бегал не я ли?
Как я мог не играть на рояли!
– И скамья то была
