О законах, между прочим, Коллинз знал не понаслышке: он выучился и сдал экзамен на адвоката, хотя послужить на этом поприще ему не довелось — перевесил интерес к литературе. Во всех парадоксах и лабиринтах британского права, которое не монолитно, но состоит из права английского, шотландского и ирландского, он хорошо разбирался, что позволяло ему высказывать не одни лишь общие наблюдения типа: «Закон будет отстаивать что угодно и в пользу кого угодно, если этот кто-то готов перед законом раскошелиться». Коллинз сумел со всей наглядностью показать, как национальное право служит успеху неправого дела именно в силу своей прецедентной, то есть состоящей из зафиксированных ранее казусов и судебных решений, сущности. Интрига романа «Муж и жена» опирается на правовой по своей природе конфликт, который русскому читателю может показаться диким, невразумительным и уж по крайней мере неправдоподобным. Однако Коллинз тут скрупулезно точен.
Над устаревшими, доходящими до абсурда нелогичностями традиционного прецедентного права уже в нынешнем веке издевался соотечественник Коллинза Джон Кольер, одному из персонажей которого пришлось в это право углубиться: «Все это было так же запутано, как разбирательство в Прецедентном суде по Статуту короля Эдуарда III, каковой Статут основан на прецедентах из Саксонского и Норманского кодексов, двояко и по-разному восходящих к древнеримской трактовке греко-египетских уложений, на которые в доисторические времена повлияли обычаи и обряды, бытовавшие в бассейне Евфрата, если не Инда» (рассказ «Дьявол, Джордж и Рози»[2]). Любопытно, как «перекликается» пародийно-иронический пассаж Кольера с вполне серьезными рассуждениями профессионального законника из романа Коллинза: «Согласно Ирландскому кодексу Георга II, — вещал он, — брак, совершенный католическим священником между католиком и протестантом или между двумя протестантами, перешедшими в католичество менее чем за год до бракосочетания, считается недействительным. А согласно двум другим законам, принятым…»
Исключительный, на первый взгляд, правовой парадокс, приводящий в действие сюжет романа, корнями своими уходит в самую что ни на есть социальную реальность, и это вообще характерно для манеры Коллинза. Странное, неординарное, романтическое во внешних проявлениях у него везде, за исключением, может быть, двух-трех книг позднего периода, находит здравые и нередко социальные мотивировки, как, скажем, безусловно «готическая» сюжетная линия, связанная с мрачной, внушающей окружающим трепет кухаркой Эстер Детридж. Ее «исповедь» в конце романа — воссозданная с психологической и социальной проницательностью история одного преступления, причем описанная с той совершенной убедительностью проникновения в душевное состояние убийцы, которая невольно приводит на память классические образцы, допустим, «Преступление и наказание». И если для главных персонажей романа правовое крючкотворство — форма воплощения и способ решения, пускай иллюзорный, более широкого конфликта между личностью и обществом, то в случае с Эстер Детридж закон в прямом смысле — причина трагедии: «Законы моей страны, должные защищать меня как честную христианку, оставили меня совершенно беспомощной».
За феерическими, до упора закрученными, хотя и разворачивающимися с чисто британской основательностью, последовательностью и обстоятельностью сюжетами коллинзовских романов их исходные конфликты как-то скрадываются, и читатель, погружаясь в события, не задумывается над тем, почему завязывается интрига и происходит то, что происходит. Между тем во времена Коллинза и самые сенсационные книги писались не ради только успеха и денег, и взыскующие широкой популярности авторы почитали своим святым долгом высказать нравственное суждение о жизни, осудить зло и воздать добру. Так и в романах Коллинза действие с его непредсказуемыми поворотами, роковыми сцеплениями обстоятельств и логическими их последствиями не только опирается на твердый фундамент викторианского миропорядка, но берет начало в его несообразностях, противоречиях, санкционированных им отступлениях от общечеловеческих моральных норм. Как у Диккенса, как у Теккерея, как у сестер Бронте или Джордж Элиот, конфликты книг Коллинза вырастают из действительных несправедливостей общественного устройства и развиваются в их «питательной среде».
Вспомним «Женщину в белом». Когда б не алчность, попирающая законы божеские и человеческие, не погоня за деньгами — мерилом и показателем достоинства и чести, когда б не дискриминация женщины в глазах закона, дающего мужу почти безграничную над ней власть, не смогли бы граф Фоско и Персиваль Глайд задумать и осуществить хитрый план присвоения капитала Лоры Фэрли, выдав ее за умершую, и не пришлось бы благородному Уолтеру Хартрайту с помощью неутомимой Мэриан Голкомб выводить мошенников на чистую воду и восстанавливать Лору в праве на личность. А значит, не было бы и захватывающего повествования с двойниками, переодеваниями, мнимыми призраками, выслеживаниями, преследованиями и т. п. и не обогатилась бы английская литература запоминающимися характерами — блистательным злодеем графом Фоско и верной подругой Мэриан Голкомб.
«Лунный камень». Все начинается с присвоения офицером британских колониальных войск в Индии не просто драгоценности, но святыни, украшавшей чело индуистского божества. А собственно интрига романа проистекает из той же алчности, отчаянного поиска викторианским джентльменом денег, чтобы поддержать свой социальный статус. Расследование тайны исчезновения алмаза в свою очередь осложняется и тормозится особой, присущей именно Великобритании косностью классовой общественной структуры. Страсти, случайности и совпадения, без чего не обходится ни одно авантюрное повествование, играют свою роль, но раскрытие тайны, а с ним и развязка отодвигаются тем, что между хозяевами и слугами, при всей их благорасположенности, с одной стороны, и преданности, с другой, существует невидимый, но ощутимый теми и другими предел искренности и откровенности общения, который никто не волен преступить. По этой причине «Лунный камень», будучи романом криминальным, обладает достоинствами романа характеров и положений, романа нравоописательного. С его страниц тоже сошли характеры в своем роде классические — черпающий мудрость из «Робинзона Крузо» дворецкий Бетеридж, один из самых обаятельных старых слуг во всей английской изящной словесности, и неприметный сыщик Кафф, знаток роз и человеков.
Социальное и нравоописательное начало в романе «Муж и жена» выражено более отчетливо, что чувствуется уже на первых страницах. Весьма примечательные жизненные обстоятельства, в которые попадают главные действующие лица, порождены, как уже говорилось, правовыми несуразицами и имеют свою, тоже достаточно типичную, предысторию, в которой «…верным сообщником… предательства и преступления было почтенное английское законодательство».
И все же «Муж и жена» писались не для того, чтобы продемонстрировать злокозненность глупых или неправедных законов, и превалирует в нем не обличение брачных кодексов, хотя им достается по заслугам, но художественное исследование поведения конкретных людей в условиях конкретного времени и социальной среды. Секреты, обманы и разоблачения, преступные замыслы и неблаговидные поступки становятся существом повествования не потому, что персонажам Коллинза по воле автора заблагорассудилось поиграть в щекочущие нервы игры для взрослых, а потому, что они во все это втянуты. Отчасти и в немалой степени игрой роковых сил; но в главном — под закономерным давлением викторианских предписаний, установлений и норм поведения. Книги и Уилки Коллинза, и других его коллег по перу, писавших в викторианскую эпоху и о викторианской эпохе, свидетельствуют об упорном нежелании их авторов принимать как должное и нравственное — культ видимости, внешней респектабельности, неукоснительно соблюдаемого социального «протокола», воцарившийся в этот исторический промежуток, когда окружение сплошь и рядом понуждало человека притворяться не тем, что он есть на самом деле.
