Брат Сезар сладко ворочался на своем тощем тюфяке, набитом затхлой соломой. Подушкой ему служил шерстяной свернутый плед — единственное, что он прихватил из Маарры.
Блаженная улыбка гуляла по приоткрытым губам, а щеки пылали румянцем. По тому, как под закрытыми веками подрагивали и бегали глазные яблоки, нетрудно было догадаться, что Сезар видит сон, и сон ему очень приятен. Брату Сезару снилась кузина Иветт, в том возрасте, когда Сезар — до пострига его звали Жан-Жаком, вслед за бродячим монахом убежал из родного дома. Снилось, что кузина Иветт раскачивалась на качелях — так высоко, что ветер трепал её нижнюю юбку, хохотала, болтала пятками и звала к себе, а Сезар краснел и стеснялся.
— Кузен Жан-Жак… — Иветт спрыгнула с качелей и подошла вплотную, так что её дыханье щекотало ухо: — Кузен Жак-Жак, взрослых нет дома…
— …хозяина нет дома! — золотые кудри Иветт вдруг потемнели и свились в косы вокруг головы, перевитые жемчужной нитью. — О, нет! Господин, пощадите!
Брат Сезар в своем беспокойном сне отшатнулся, и вот уже вместо кузины Иветт перед ним стояла турчанка из того дома в Маарре — такая же юная, лет пятнадцати, и прикрывалась руками. Жгуче яркое зрелище! Проклятье Маарры, ненасытный суккуб, отныне по ночам проверявший на прочность целомудрие брата Сезара, особенно если монашек перед сном сытно покушал. И если бы через полвека на смертном одре вы спросили брата Сезара, что он помнит о Святой Земле — первым бы в седой голове всплыл этот волнительный образ.
Полгода назад, в ноябре, монахи-бенедиктинцы Желонского монастыря штурмовали дом богатого сельджука в Маарре. Самым сложным было выломать окованную железом дверь, а зачистить дом от жен и детей оказалось проще простого. Мужчины — все, кто мог держать лук или меч, сражались на городских стенах. Никем не сдерживаемый брат Сезар забежал на второй этаж, потом дальше — вдоль резной балюстрады. Справа была хлипкая ажурная дверь с кисейной цветной занавеской — монах с размаху врезался в нее плечом — дверь скрипнула и распахнулась.
— Сизе не лязым? (Что вам нужно?)
Через комнату, залитую золотистым от цветных витражей светом, метнулась светлая тень. Вместо свирепого мавра или хитрого головореза-сельджука пред опьяневшим от крови крестоносцем дрожала молоденькая девушка — наложница или жена неизвестного господина. Теперь испугаться пришлось Сезару. Так близко полуобнаженное женское тело монах видел в первый и единственный раз. Там, где упругую плоть не скрывал легкий шелк, белела алебастровая кожа. Темный глубокий пупок с гранатовой каплей-сережкой. Резкий изгиб бедра, голые коленки в прорезях шаровар. Маленькие дерзкие груди, рвущиеся вперед из-под прозрачной рубахи, тонкие щиколотки, запястья в браслетах, босые изящные ноги…
— Эй, Сезар, что застыл?
Брат Дьедоне оттолкнул Сезара и полоснул мечом чуть выше маленьких грудей. Турчанка вскрикнула и осела. Из широкого разреза забилась кровь, пульсируя и делая непрозрачной рубаху.
— Режь подстилку сельджуков! — Дьедоне сапогом толкнул одалиску в грудь, чтобы опрокинуть навзничь, вертикально воткнул меч и навалился всем телом.
— Не помнишь?! Долгий взгляд на женское тело ведет твою душу в ад!
Под мечом что-то хрустнуло и захрипело. Не дожидаясь, пока бьющаяся в судорогах турчанка затихнет, брат Дьедоне вырвал диамантовые серьги из ушей и стянул с тонких пальцев перстни. По количеству украшений на девушке было видно, кто в доме сельджука был «любимой женой».
— Что стоишь? Прибей четки на дверь, сюда уже сунулись иоанниты.
Брат Дьедоне рывком выдернул из агонизирующего тела меч и бросился дальше. Откуда-то из-за стены раздался женский визг, плач ребенка, потом нечеловеческий крик и через минуту все замолкло.
Во сне рана турчанки совсем зажила. Она вилась тонкой коралловой нитью, а уродливого кровавого разреза в груди словно и не бывало.
— Брат Сезар, брат Сезар, — шептала турчанка голосом кузины Иветт и подходила все ближе. — Брат Сезар, торопись, хозяина нет дома!
Пахло померанцем и молоком, горячее дыхание обжигало, и брат Сезар все сильней искушался.
— Ну, так, что? Слаб человек, — успокаивал Сезар сам себя, поддаваясь запретной страсти. — Упал один раз — и поднялся.
Турчанка из сна плавно изгибала стан, и монеты на поясе её шаровар быстро и мелко звенели:
— Иди ко мне, брат Сезар! Крестовый поход искупит все прегрешения!
Все ухнуло в горячую темноту, качнулось, поплыло, и брат Сезар провалился в объятья турчанки.
— Крестовый поход искупит все прегрешения! — лицо соблазнительницы вдруг вытянулось и покрылось рвами морщин и пегой седой щетиной. Вместо юной одалиски перед ним возник епископ Адемар Монтейльский, преставившийся год назад в Антиохии от сыпного тифа. Его преосвященство сиял, а белые одежды развевал ветер.
— Ах ты, блудник! — он топнул ногой и замахнулся своей знаменитой боевой дубинкой — убивать неверных настоящим оружием ему не позволял священнический сан: — Frater Сезар, ты позабыл для чего здесь?
От этого возгласа брат Сезар проснулся. Полоса солнечного света пробивалась сквозь занавес. За стеной шатра бряцали доспехи, блеяли овцы, кудахтали куры, и детский плач раздавался где-то рядом. Две недели назад, семнадцатого июня в Яффу прибыло шесть генуэзских судов с провиантом, и голод, терзавший крестоносцев с весны, отступил на короткое время. Вместе с провиантом в палестинскую глушь прибыли материалы и инструменты для строительства осадных орудий, оружие, дротики для баллист и болты для арбалетов, а главное — генуэзские плотники и инженеры. Их доставил в лагерь отряд из трехсот человек, под командованием Раймунда Пеле, отбивая по дороге нападки мавров. А также в целости и сохранности был привезен подарок византийского императора Алексия — чертежи осадных башен, по которым незамедлительно началось строительство. Работы для всех хватало.
Брат Сезар пошевелил губами, вспоминая обрывки приятного сна, и его лицо вдруг озарилось улыбкой. Он подскочил на тюфяке, яростно почесал искусанные блохами и вшами бока — слава Богу, ни одна из них не оказалась тифозной — именно вши не так давно отправили тысячи крестоносцев на тот свет. С криком:
— Радуйтесь, мне приснился епископ! — Сезар побежал к выходу, спотыкаясь о лежавших на полу братьев.
Весть о чудесном сне брата Сезара полетела от стоянки к стоянке. «Поддержка бедных, советник богатых» — пусть бестелесный, папский легат епископ Адемар де Монтейль был снова с войсками. А уже к полудню войсковой капеллан отец Раймунд Ажильский — тот самый, кто жаловался, что в Маарре турки бедны и их приходится долго мучить, в сопровождении счастливого брата Сезара стоял перед резиденцией предводителя южного лагеря крестоносцев.
Поднявшееся в зенит солнце утратило нежность и нестерпимо жгло, делая не раз обгоревшую кожу смуглой, как у сарацинов. Горячий воздух, нагревшийся от раскаленной земли, плавился и рябил, предметы в округе походили на миражи. Под заскорузлой от грязи монашеской робой ручейками тек пот, а укусы вездесущих вшей нещадно зудели. Кожаные тапочки то и дело скользили на камнях — идти нужно было в гору. Южный лагерь, под предводительством Раймунда Тулузского, раскинулся на горе Сион — полтысячи рыцарей на конях и до пяти тысяч пеших. Сам одноглазый граф Раймунд располагался с семьей в захваченном особняке рядом с церковью Пресвятой Девы. Говорят, до него там жил византийский священник-монах с матерью и сестрой. Но мало ли, до чего могут дойти хитрые сарацины! Человек в черной ризе с крестом на груди и женщины с ним были усечены мечом и свалены в яму за храмом. Туда же стянули убитых певчих и слуг, которые зачем-то перед смертью взывали к Деве Марии: «Парфенос! Теотокос Мариа!»
