бы закруглиться где-то в половине десятого, и Грамп согласился.
Так они и сделали, и к половине десятого в выигрыше оказался Брис. Он подсчитал деньги, вложенные в игру, а потом груду оставшихся серебряных долларов и усмехнулся.
— Тринадцать долларов ровно, — подытожил он. — Тринадцать кружков серебра.
— Дьявол! — сказал Грамп; это было его любимое выражение.
Грам фыркнула.
— Упомянешь дьявола, — заявила она, — и услышишь шелест его крыльев.
Чарли Брис рассмеялся, взял в руки карты и спросил, с легким треском ведя пальцем по верху колоды:
— Вроде этого, да?
И тут мне почему-то сделалось страшно.
Грам фыркнула в ответ и сказала:
— Да, вроде этого. Ну, джентльмены, прошу извинить меня… А тебе, Джонни, тоже нечего здесь задерживаться.
И она поднялась к себе.
Продавец засмеялся и опять затрещал колодой. На этот раз громче. Не знаю, этот ли звук меня напугал, или тринадцать кружков серебра, или что-то еще. Не желая оставаться у него за спиной, я обошел стол. Он увидел мое лицо и, усмехнувшись, сказал:
— Сынок, у тебя такой вид, будто ты веришь в дьявола и думаешь, что я — это он и есть. Угадал?
— Нет, сэр, — ответил я, но, видимо, без особой твердости.
Грамп громко расхохотался, а был он из тех людей, которые редко смеются громко.
— Ну, ты и удивил меня, Джонни, — сказал он. — Будь я проклят, но ты, похоже, и впрямь веришь в это! — И он снова рассмеялся.
Чарли Брис посмотрел на него, мерцая глазами, и спросил:
— А ты веришь?
— Хватит об этом, Чарли. Не вбивай в голову парнишке всякие глупости. — Грамп оглянулся, чтобы убедиться, что Грам ушла. — Не хочу, чтобы он вырос суеверным.
— Все суеверны, более или менее, — ответил Чарли.
Грамп покачал головой.
— Только не я.
— Тебе так кажется. Готов держать пари: если копнуть поглубже, ты такой же, как все.
Грамп нахмурился.
— Держать пари? Каким это образом?
Продавец опять затрещал картами и положил колоду на стол. Затем взял со стола «колеса», вновь их пересчитал и сказал:
— Ставлю тринадцать долларов против твоего одного: ты побоишься доказать делом, что не веришь в дьявола. Эти тринадцать «колес» серебра тому доказательством.
Грамп снова достал бумажник, вынул оттуда долларовую банкноту и положил ее рядом с «колесами» продавца.
Чарли Брис вытащил из кармана авторучку, ту самую, которой Грамп подписывал заказ на семена. Я хорошо запомнил ее, ведь это была одна из первых авторучек, которые я увидел в жизни, и она меня сильно заинтересовала.
Чарли Брис вручил авторучку Грампу, достал из кармана незаполненный бланк заказа, перевернул его чистой стороной вверх и положил на стол перед хозяином дома.
— Пиши, — сказал он. — «За тринадцать долларов я продаю свою душу». И поставь подпись.
Грамп засмеялся и начать писать, сначала быстро, но потом его рука стала двигаться все медленнее, медленнее и наконец остановилась; со своего места я не мог разглядеть, что он успел написать.
Он посмотрел через стол на Бриса и сказал:
— А что, если?..
Посмотрел на бумагу, на деньги, лежащие на столе: четырнадцать долларов — тринадцать серебряных и один бумажкой.
На его губах мелькнула бледная тень улыбки.
— Забирай деньги, Чарли. Ты выиграл.
На этом все кончилось. Продавец засмеялся, сгреб деньги, и Грамп пошел провожать его на железнодорожную станцию.
Но только после этого случая Грамп сделался другим человеком. О, в покер он играл, как и прежде, — этого «перемена» не коснулась. Даже после того, как он начал по воскресеньям регулярно ходить с Грам в церковь и в конце концов стал членом приходского совета, он продолжал играть в карты, а Грам продолжала пилить его по этому поводу. Он и меня научил играть, хотя она была против.
Мы никогда больше не видели Чарли Бриса; может, он делал теперь свой бизнес в других местах или вообще поменял работу. И до самого дня похорон Грампа, а было это в 1913-м, я не знал, что Грам в тот вечер слышала весь разговор Бриса со своим мужем, включая пари, которое они заключили; оказывается, к этому моменту она еще не поднялась к себе наверх, а наводила порядок в бельевом чулане. Она рассказала мне об этом на обратном пути с похорон, десять лет спустя.
Помню, я спросил, вмешалась бы она и остановила бы Грампа, соберись он поставить подпись. Она улыбнулась и ответила:
— Он не подписал бы, Джонни. Но если б даже и подписал, это не имело бы никакого значения. Существуй дьявол на самом деле, Бог не позволил бы ему в замаскированном виде шататься среди людей, искушая их таким образом.
— А ты бы подписала, Грам? — спросил я.
— Тринадцать долларов за то, чтобы написать на клочке бумаги этакую глупость, Джонни? Конечно, подписала бы. А ты нет?
— Не знаю, — ответил я.
С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему не знаю ответа на этот вопрос.
