class="p1">– Это что-то связанное с носом. У платиринов он широкий.
– Верно, Василий Иванович. Платиринами называют представителей тех рас, у которых широкие носы. Это негры, негритосы и австралийцы. У них ширина носа в полтора раза больше, чем длина. А у европейцев, например, вдвое меньше. У иранцев или кавказцев соотношение еще меньше. Так вот. Наш герой имеет особую примету – именно такую картошку на лице вместо носа. Когда он в первый раз угодил в тюрьму, смотритель попался шутник и антрополог-самоучка. Он дал Шелашникову прозвище Платирин и даже записал его в статейные списки. Окружающие уголовники такого слова запомнить не могли и переиначили парня в Платова. Точнее, Графа Платова. Опять же, оба крещены Матвеями.
Алексей Николаевич почувствовал недосказанность и уточнил:
– У парня задатки вождя? Казачьего графа в народе уважают, просто так его именем не назовут.
– Да, наш горнорабочий недолго мыл золото. Вообще, с этим презренным металлом смолоду связана его жизнь. На Урале много золота, им занимаются все кому не лень. А где оно, там воровство, хищническая намывка, незаконная торговля. И кровь. Еще будучи шестнадцати лет, Шелашников убил у себя в Шайтанке десятского. Он нашел самородок в полфунта весом и решил спрятать. Начальник увидел и отобрал. Так Матвейка зарядил ружье мелкими обойными гвоздями, пришел в контору и пустил гвозди обидчику в живот! Поскольку он был еще несовершеннолетний, попал в колонию, из которой вышел уже закоренелым преступником. Второй раз Шелашников зарезал скупщика ворованного с приисков золота, в той же Шайтанской даче[8]. Вскоре попался, получил в подследственной тюрьме свою знаменитую кличку, а затем восемь с половиной лет каторги. Откуда и сбежал меньше чем через год. Это было в девятьсот третьем. С тех пор Графа Платова поймать не могут, а убийств на нем уже около десятка. С двумя прасолами, считайте, дюжина. И он приехал разбойничать в Петербург, сволочь.
– Где их сиятельство промышлял все эти годы? – спросил Василий Иванович.
– Главным образом на Среднем Урале, в родной Пермской губернии. В лихолетье примыкал к банде знаменитого Лбова. Командовал своей шайкой, но с мотовилихинским Робин Гудом тесно сотрудничал.
– Лбова давно повесили, – напомнил Алексей Николаевич.
– Да, пять лет назад. Но его многочисленных сообщников, а им счет шел на сотни, ловят по сию пору. Многие так и не получили наказания за свои изуверские подвиги.
Сыщики заторопились налить себе коньяку. Говорить о лихолетье им без крепких напитков не хотелось…
– Да уж, время было – не приведи Господь повторится… – буркнул Филиппов.
Лыков потер шею – вдруг заболело в том месте, куда угодила пуля, выпущенная негодяем Варешкиным[9]. Действительно, времечко было трудное, многие полицейские не сумели его пережить…
– Что дали поиски? – вернул всех в настоящее Лебедев. – Вы ищете третий день, каков результат?
– Результат ноль, – кисло ответил Филиппов. – След, который взял мой надзиратель, мы изучили. И ничего нам это не дало. На закладке была фамилия Сусальников. Так звали владельца тряпичного склада на Обводном канале, угол с Везенбергской улицей. Весь тот конец воровской, а тряпичники – жулики все без исключений!
В самом деле, промысел по сбору тряпья и других отходов оставался головной болью полиции. Владельцы складов, хозяева артелей являлись важными людьми в преступной иерархии столицы. Именно они укрывали похищенное, переделывали слам[10], содержали воровские шайки и служили при них наводчиками. Особенно дурной славой пользовались Тосина и Боровая улицы, там честному промышленнику вообще жить не пристало. Но и другие закоулки вокруг Обводного канала были не лучше. Опасное место!
– Так что Сусальников?
– Он сбежал в ночь пропажи надзирателя. Чем доказал свою к этому причастность. Мы наводим справки, но дело трудное. Ясно, что он никакой не Сусальников, документы поддельные, а склад его – логовище блатер-каина[11] крупного калибра. Мы отыскали там то, что ребята не успели унести: хлопок и кожи с пакгаузов, десять фунтов платиновой жести, целую гору мешков с сахаром-рафинадом. А еще три магазинные винтовки и тысячу патронов к ним.
– Винтовки? – оживился Лыков. – Террористам продавали?
– Многие купят такой товар, – осадил приятеля Владимир Гаврилович. – И кавказские абреки, и македонские повстанцы, и армянские боевики-дашнаки.
– Послали номера винтовок в Военное министерство?
– Разумеется. Ответа пока нет. Шерстим картотеку, смотрим, на кого похож липовый Сусальников.
– А приказчики со склада? Кассир? Дворник дома, где проживал барыга?
– Приказчики врут, что ничего не знали. Кассир тоже. Дворник – пьяница. Посадить мы никого не можем, припугнуть нечем. Бумаги, переписка – все исчезло, он захватил их с собой.
– Двойное убийство плюс пропажа сыскного надзирателя – да тут любой следователь распорядится насчет ареста, – возразил Лыков. – А в предварительной тюрьме прижмешь и приказчиков, и кассира. Они много знают!
Филиппов скептически покачал головой: мол, тебе легко говорить… Тогда Лебедев веско спросил:
– Владимир Гаврилович, чем мы с Алексеем Николаевичем можем тебе помочь?
– Привлеките силы департамента.
– Конечно, но какие именно? Тебе нужна наша картотека?
– Да. Я пришлю завтра фотопортрет лже-Сусальникова и описание его привычек. Копните у себя, хорошо?
– Копнем, а еще что? Отпечатки пальцев барыги сняли?
– Там сотни отпечатков, и в конторе, и дома. Не разберешься, какие из них его.
Департаментские неодобрительно загудели. Разобраться можно, было бы желание! Пальцевые отпечатки стали брать сравнительно недавно, но их картотека уже приблизилась к ста тысячам. Это если считать с ГТУ[12] и сыскными отделениями.
Владимир Гаврилович поспешил свернуть разговор и обратился к принесенному горячему. Остаток вечера прошел в беседах о том о сем, сыщики чревоугодничали. Лыков рассказал, что семейство решило избавиться от лесного имения в этом году. Его товарищи понимающе закатили глаза: завтра может быть поздно. Весь думающий Петербург чувствовал тягостное и неизбежное приближение беды. Одни веселились, другие продавали недвижимость. Лебедеву с Филипповым продавать было нечего, а веселиться не получалось…
На другой день Алексей Николаевич получил пакет с Офицерской[13]. В нем лежала карточка с изображением малого лет тридцати семи, с плутоватым выражением лица и тонкими поджатыми губами. Заурядный господин и какой-то сухой, с глубоко запрятанным характером. Будто старовер, недоброжелательно отметил статский советник. Почему старовер? Он подумал и сам себе ответил: есть в этом сбежавшем деляге что-то от начетчика.
Весь день Лыков рылся в картотеке департамента, излазил архив Окружного суда, справился в ГТУ. Начетчика он не нашел, хотя в глазах уже рябило от регистрационных карточек. Статский советник не сдавался. Этот человек причастен к убийству надзирателя сыскной полиции. В то, что Изралов жив, верилось с трудом… Сейчас десятки людей в столице ищут хоть какие-то зацепки. Они не успокоятся, пока не отомстят за товарища. Чиновник особых поручений в пятом
