Действие II. «Балаганчик Талли Брекенбока».
Глава 1. Те, кому залезли в голову.
Осень в Габене мерзка во всех своих проявлениях. Должно быть, даже больше, чем в других местах.
Ветер, явно неравнодушный к щекотке прохожих, отрастил когти; морось, постоянно попадающая на лицо и руки, напоминает липкие слюни, словно кто-то плюет на прохожих с крыш или с воздушных шаров. Глубокие лужи под ногами прячутся с профессионализмом шпионов и встречаются на пути тем самым прохожим, когда ждут они того меньше всего; а то жуткое серо-бурое месиво, в котором сливаются туман и уличный смог, походит на огромное бесформенное и бестелесное создание, норовящее переварить всех, кому не повезло оказаться под открытым небом, – его желудочный сок неимоверно тлетворен, и они тонут в нем без остатка. Но все вышеперечисленное не идет ни в какое сравнение с Габенскими ливнями… Мало кто рискует выбраться во время таких ливней на улицу, а уж если у бедолаги нет зонтика… что ж, остается надеяться, что его, бедолаги, завещание составлено верно и на нем стоят все нужные печати и штемпеля.
Сабрине повезло, что, когда начался ливень, она была не на улице. Хотя «повезло» – это с какой стороны посмотреть: кукла многое отдала бы, чтобы оказаться сейчас где угодно, но только не здесь.
Дождь барабанил по дощатой крыше фургончика Талли Брекенбока и бурлил в водостоках. В одном месте через щель он затекал внутрь – капли стучали, попадая в заблаговременно подставленный ночной горшок.
Изнутри фургончик напоминал небольшую продолговатую комнату, обставленную, к слову, не так уж и плохо, как для нищего главы нищего уличного театра.
Под потолком висело несколько керосиновых ламп, в камине горел огонь – шут подогревал себе в жестяном чайничке вино к ужину.
К одной из стен крепились две длинные, узкие полки. На нижней разместилась постель Брекенбока (тощая перина, лоскутное одеяло и подушка в такой же, лоскутной, наволочке), верхняя была заставлена дорожными чемоданами. У камина стояло еденное молью хозяйское кресло, возле которого на полу примостился граммофон, а под окном все место занимал письменный стол, загроможденный различным хламом и еле выдерживающий груз древней, как старушечье чувство юмора, печатной машинки. Кукла Сабрина никак не могла взять в толк, зачем шуту эта машинка. Шут, судя по всему, тоже этого не понимал, поскольку все клавиши и валики скрывались под толстым слоем пыли. В углу у вешалки пол был залит густой черной жидкостью, как будто кто-то споткнулся и выронил чернильницу. Смоляные потеки и кляксы были и на стенах, и на висящих на вешалке пальто. Там же рядом лежали осколки настольных часов – кто-то разбил их в ярости – возможно, сам хозяин дома на колесах.
В целом, полицейский рейд фургончик Брекенбока не затронул – никто из фликов не решился даже просто заглянуть внутрь: еще бы, ведь поговаривали, что шут лично знаком с господином бургомистром. Впрочем, это не помешало синемундирникам выместить свою злобу на остальном театре.
Что ж, Фенвик Смоукимиррорбрим, который по мнению Брекенбока, и организовал нападение, был сейчас, вероятно, очень зол. Этот хмырь, видимо, рассчитывал, что не только актеров из балагана уволокут в Дом-с-синей-крышей, но и самого Брекенбока переоденут в полосатое, а он сможет поживиться тем, что «выбросит на берег после кораблекрушения». Упомянутый хмырь давно мечтал заграбастать фургончик Талли, ведь тот представлял собой не просто домик на колесах, а был в нынешнем Габене большой редкостью – безрельсовым трамваем. Когда-то такие махины сновали по Фли и Тремпл-Толл и даже заезжали в Пустоши, вплоть до самой станции «Тарабар», но сейчас почти все давно ржавели на металлических свалках.
Откуда безрельсовый трамвай мог появиться у шута, никто не знал, а тот предпочитал не делиться своей тайной…
Сабрина о тайнах хозяина балагана не думала. Ей было страшно.
Кукла в зеленом платье сидела на стуле в центре фургончика, а напротив, на трехногом табурете, устроился, зажав папиретку в зубах, сам Талли Брекенбок, собственной отвратительной персоной. Поверх костюма хозяин балагана надел кожаный фартук, забрызганный краской, будто кровью в лавке у мясника, в руках он держал орудия пыток, а на губах его была вычерчена чернилами неизменная улыбка.
В фургончике клубился красный и желтый дым от папиретки «Осенний табак», которую курил шут. В этих тучах фигура Талли Брекенбока выглядела еще зловещее и фантасмагоричнее, чем обычно. Помимо этого, он время от времени подергивался в такт вырывающегося из рога граммофона старого похоронного скорбнянса и подпевал ему хриплым голосом: «Ворон вырвал глаз моей любимой…»
Хозяин балагана наслаждался процессом, хотя никому в этом ни за что не признался бы. Ну разумеется! Ему очень не хотелось терять с таким трудом завоеванный хитростью, плетью и тремя вымышленными убийствами авторитет. А все потому, что пытки, которым он подвергал куклу, были вовсе не теми пытками, которыми может гордиться уважающий себя злыдень.
– Ай! – воскликнула Сабрина от боли – шут сдавил ее ногу слишком крепко.
– Терпи, дорогуша, – поморщился Брекенбок, закручивая винт струбцины. – Ты ведь хочешь, чтобы клей схватился как надо?
Сабрина промолчала. Не желая глядеть на суетящегося рядом Брекенбока, она уставилась в узенький просвет меж шторками на дождь, идущий в ночи за окном.
Шут не торопился, и к ремонту подошел серьезно и основательно. Рядом с ним на полу стоял раскрытый чемодан, в котором были аккуратненько разложены кукольницкие инструменты: ножи по дереву, рубанки, ручные сверла, напильники и рулоны наждачной бумаги; возле них ровными рядами выстроились баночки с красками и лаками, в глубине выдвижного ящичка разместились катушки ниток.
Брекенбок уже склеил все переломы и заделал все трещины, но Сабрина до сих пор походила на какое-то уродливое уродство.
– Что с тобой на самом деле случилось, дорогуша? – спросил Брекенбок. – Только не нужно повторять это «Я просто упала» – я, да будет тебе известно, многое знаю о «просто падениях».
Сабрина не отреагировала – она не могла ответить. Перед глазами у нее стоял Механизм, который Гуффин забрал в залог ее молчания. Мерзкий Манера Улыбаться оказался прав –
