растерянности расступились, и лев укрылся в клетке.
Поистине, такого короткого и победоносного сражения Рим еще не видывал. О подобных овациях актер Максим не смел и мечтать. Стоял, обливаясь потом. На зубах скрипел песок. По лицу расплывался размытый потом грим.
Как-то он сообразил, что поклониться следует прежде всего мраморной ложе, точнее, грузному человеку в пурпуре и золотом венце. В ответ венценосец зевнул. Кажется, он был единственным, кого не взволновало происшедшее. «Такого и Станиславский не растрогал бы», — заключил Максим себе в утешение. И перенес благосклонное внимание на весталку. Отвечая на улыбки девушки, Максим испытывал смутное беспокойство. Тревожился, не провалится ли из-за его отсутствия премьера в театре.
Крики восторга не смолкали, и начитанный Максим уже видел себя вторым Спартаком, освобожденным за доблесть. Увы! Римляне не читали Джованьоли. Не успел Максим насладиться триумфом, как полуголые рабы схватили его под руки и уволокли с арены. В низком коридоре, освещенном чадящими факелами, рабы заспорили. Одни тянули к ближайшим дверям, другие возражали. На мгновение двери приоткрылись, поднялась волна удушливой вони, выкатился клубок тел. Максиму почудилось, будто цирковые служители гонят впереди себя каких-то зверей. Потом увидел: извивались люди, наряженные в звериные шкуры. Их выпихивали на арену. Представление продолжалось.
Максим прислонился к стене, ужаснувшись происходящему. Долго стоять ему не дали. Рабы, договорившись, втолкнули Максима в другую дверь. Он оказался в низкой, полутемной каморке, заполненной людьми. Дверь захлопнулась. Мужчины, сидевшие у входа, мельком взглянули на него и продолжали прерванный разговор. Остальные и вовсе не обратили на Максима внимания. Он осторожно выпрямился — головой коснулся кирпичного потолка. Огляделся. Собравшиеся были как на подбор — крепкие, стройные, мускулистые. Максим и сам не мог пожаловаться на рост и сложение, но от этих людей исходило ощущение первобытной силы, делавшее их похожими на выходцев из разных племен и народов. «Вот там, у стены, здоровенный негр, родившийся где-нибудь за третьим нильским порогом. Рядом, невысокий, рыжий, как огонь — возможно, финикиянин. В углу, подвижный, смуглый, гибкий — скорее всего, египтянин». Одни разговаривали и смеялись, как показалось Максиму, нарочито громко. Другие, напротив, сидели в молчании, угрюмо глядя прямо перед собой. Юноша, опустившийся на охапку соломы подле крохотного оконца, уронил голову на скрещенные руки.
Внезапно послышались звуки труб и флейт, барабанная дробь. Юноша вскинул голову, вскочил. Поднялись на ноги и остальные. Смеха уже не было. Суровые, напряженные лица. Лица бойцов.
Максим хлопнул себя ладонью по лбу. «Гладиаторы!»
Бойцы спешно выстраивались, а Максим с недоумением разглядывал пурпурные плащи и перевязи, посеребренные рукояти мечей, шлемы, украшенные павлиньими и страусовыми перьями. Ему не приходило в голову, что гладиаторы носят императорское облачение.
Нет, древний мир с каждой минутой нравился ему все меньше.
Максим заметил стоявший в углу кувшин с водой, схватил, жадно отпил несколько глотков. «Как у них с эпидемиями чумы и холеры?» Затем он попытался смыть грим. Никак не мог вспомнить, в каком веке изобрели мыло. Решил обойтись землей и песком с пола. Частично смыл, частично стер грим краем туники. Тем и пришлось удовольствоваться.
Двери снова открылись, и в комнату, согнувшись, вошел давешний бестиарий. Огляделся, ухмыльнулся и направился прямиком к Максиму. Тот покрепче оперся спиной о стену. Снова хлопнула дверь, и влетел толстенький коротышка в серой тунике и кричаще-белом плаще. В руках коротышка сжимал плеть. Пролаял что-то высоким, срывающимся на визг голосом. Указал рукоятью плети на бестиария и продолжал бушевать. Несомненно, это был ланиста, хозяин школы гладиаторов. Речи его предназначались для Максима и были ясны без перевода.
Мол, ланиста заплатил немыслимые деньги за бойца. Да! Для того, чтобы боец сражался, а не валялся носом вниз на арене. А тут кто-то вздумал устроить представление на свой лад! Не спросив позволения! И крепко за это поплатится!
Он развернул плеть и кивнул бестиарию. Бестиарий сжал кулаки.
Максим оттолкнулся от стены. Скрестил на груди руки. Чуть прищурился. Посмотрел в глаза одному… другому… (Точь-в-точь Николай Черкасов в роли Александра Невского. Сцена: жители новгородские челом бьют, просят Александра на княжение.)
Ланиста медленно опустил занесенную для удара руку. Кулаки бестиария разжались.
Максим слегка наклонил голову. И улыбнулся. (Тот же Черкасов, только уже в роли Ивана Грозного.)
Бестиарий отскочил. Менее проворный ланиста запутался в собственных ногах и с размаху сел на земляной пол.
Максим держал паузу. Ничего другого и не оставалось — латыни он не знал. Зато мог убедиться в правильности наставлений режиссера: «Молчание порой красноречивей слов». Бестиарий отбежал к двери, ланиста отполз туда же на четвереньках.
Дверь отворилась. Ланиста уже готов был юркнуть в коридор, но вместо этого все так же на четвереньках попятился назад, к стене.
Вошли двое мужчин в красных туниках. На плечах несли связки прутьев, перевязанных алыми лентами. «Ликторы[4], — сообразил Максим. — Предвещают появление важного лица». Следом за ликторами порог перешагнул высокий, осанистый мужчина в белом, отороченном пурпуром, одеянии. Максим еще со школьных лет усвоил, что одеяние называется тога[5], а тогу с широкой пурпурной полосой носят сенаторы.
Сенатор согнул указательный палец. Ланиста поднялся с колен и подбежал рысцой. Сенатор разогнул палец и указал на Максима. Развернулся и вышел. Ланиста и бестиарий подхватили актера под руки и поволокли к дверям. Максим не сопротивлялся, ибо его явно выпроваживали из цирка, а хуже этого места в Древнем Риме — судя по книгам и фильмам — была только Мамертинская тюрьма.
И снова свежий воздух — острый и плотный. Невероятная синь неба. Максим запрокинул голову. «Древний мир! Мир без автомобилей, заводов, озоновых дыр! Вот почему воздух так немыслимо чист».
Ланиста и бестиарий волокли его вперед. Максим оглянулся и увидел за спиной арочный проем. Потом оглядел всю аркаду, над ней — еще одну, и еще. Постепенно охватил взглядом все величественное сооружение. Так часто видел это здание на картинках и фотографиях, что не мог не узнать.
«Колизей[6]. Я побывал в Колизее!»
Почувствовать это по-настоящему Максим не успел. Не было времени осмыслить и пережить.
Цирк окружала толпа чуть ли не большая, чем скопилась внутри. Здесь собрались преимущественно мужчины и, опять же, рослые и крепкие. Разбившись на группы по шесть-восемь человек, они беспечно болтали. Максим сообразил: рабы дожидаются своих хозяев. Сиятельные патриции и гордые весталки прибыли в цирк в паланкинах. Теперь рабы толпились возле пустых носилок, готовясь доставить хозяев домой. Максим с любопытством разглядывал носилки: легкие сиденья и ложа под балдахинами.
Удовлетворенно кивнул. В постановке «Юлия Цезаря» героя дважды выносили
