красиво, застрелившись, хоть и не был боевым офицером — моё армейское прошлое ограничивалось двумя годами службы в пограничных войсках. Могло быть и три, но в начале 1967-го вступил в силу закон, который установил, что призывать теперь нужно на 2 года, а на флот на 3 года. Кстати, «дедушкам» не очень понравилось, что они дослуживали третий год, а «духам» предстояло служить всего два года. По всей Советской армии такое творилось. Новобранцам сразу пришлось испытать на себе пресловутую «дедовщину», собственно, тогда и зародившуюся.
Мне, призвавшему весной 67-го, поначалу тоже пришлось несладко, но недаром же у меня к тому времени имелся I юношеский разряд по боксу. Когда я отказался стирать «дедушкам» портянки и двое оскорблённых в лучших чувствах решили применить ко мне «воспитательные меры», то одного с сотрясением мозга я отправил в госпиталь, а второй просто проблевался, когда я зарядил ему в солнечное сплетение. К их чести, они меня командирам не сдали, в противном случае «губа» стала бы ещё лёгким наказанием, можно было бы загреметь и в дисциплинарный батальон.
И вот сейчас, поглаживая кончиками пальцев холодный ствол, я думал, куда его лучше направить. В висок? Хм… Может получиться не совсем эстетичное зрелище, если вдруг череп разнесёт на куски. Меня больше привлекал «маяковский» вариант, с выстрелом в сердце. Именно туда пустил себе пулю Владимир Владимирович, хотя любители заговоров и утверждают, что это не было самоубийство, а Полонская[1] просто озвучила версию, подкинутую ей с Лубянки[2].
Историю я любил, но ещё больше любил технику. В тех же компьютерах шарил не хуже, чем опытный хирург во внутренних органах пациента. Недаром после службы в армии отучился на радиотехническом факультете Уральского политехнического института имени Кирова, закончив его с красным дипломом. Того самого УПИ, который в 1955 закончил Ельцин с квалификацией «инженер-строитель». Потом два десятка лет работал на «Заводе радиоаппаратуры», поднялся до начальника цеха. В «святые 90-е», когда месяцами не платили и без того нищенскую зарплату, пришлось заняться коммерцией. Да и жена в своём КБ получала копейки, и те с задержкой, а дочь была ещё студенткой. В итоге, заняв у одного авторитета на паях с Федей была создана сначала небольшая фирма по продаже и ремонту компьютеров, а затем появился и компьютерный центр.
Ладно, сидеть и вспоминать свою жизнь можно бесконечно. В итоге я всё же решил потревожить свинцом главную мышцу своего организма, исправно перекачивающую кровь по артериям, венам и капиллярам. Сжал пальцами рукоять «Макарова», ткнул дуло в грудь, примерно туда, где должно находиться сердце, и решительно надавил спусковой крючок…
Чёрт, забыл снять с предохранителя! Даже застрелиться толком не могу. Снимаю с предохранителя, снова направляю ствол в грудь. В мозгу уже поселился червячок сомнений, нашёптывающий: «А может, не стоит?». Мысленно посылаю его туда, куда Макар телят не гонял, и снова жму спусковой крючок.
На этот раз получилось. Выстрел в замкнутом пространстве получился оглушительным, а в грудную клетку словно сжала невидимая рука, не дающая сделать вдох. Одновременно экран телевизора в доли секунды превратился в огромный сгусток света, который захлестнул меня полностью, вобрал и впитал в себя, как губка впитывает воду. Ещё мгновение спустя я летел то ли вверх, то ли, наоборот, проваливался в светящийся колодец. Причём закрыть глаза не получалось, моё тело мне уже никоим образом не подчинялось, и свет этот стал таким ослепительным, что мне показалось, будто я ослеп. А ещё миг спустя меня накрыла тьма.
Глава 1
«Рассчитайся по порядку,
Снова солнцу, снова солнцу улыбнись!
На зарядку, на зарядку,
На зарядку, на зарядку становись!»
Что за бред… Почему я слышу этот звонкий детский голос времён моей юности? Как материалист, я был уверен, что смерть — это абсолютное ничто. Или я всё ещё медленно умираю, а этот голос не более чем галлюцинации агонизирующего мозга?
«Доброе утро! — ворвался в моё сознание теперь уже приятный мужской баритон. — Начинаем занятия с потягивания. Поставьте ноги на ширину плеч. Руки опустите. Мышцы расслабьте…»
А тут ещё сквозь веки пробивается свет, такое ощущение, что солнечный. Ну, это уже чересчур! Я решительно открыл глаза и тут же снова зажмурился: ударивший по зрачкам свет из окна с отдёрнутыми в стороны и показавшими знакомыми шторками едва меня не ослепил.
— Эй, Жека, хорош дрыхнуть! Завтрак проспишь!
Та-а-ак… Это уже интереснее. Слегка гнусавый голос Вадима Верховских я бы не спутал ни с каким другим. Даже несмотря на то, что последний раз виделись на гулянке, обмывая дипломы. Сразу после института Вадим уехал в Ленинград. Меня в город на Неве судьба как-то не приводила, а он в Свердловск, вернувшим себе позже дореволюционное название, тоже не спешил. Да и зачем? Как и я, Вадим приехал поступать на радиофак из провинции: я из Асбеста, а он из Нижнего Тагила. Только я так и завис в Свердловске, а у него в Ленинграде жила невеста, с которой на четвёртом курсе, увлёкшись вдруг горными лыжами, он познакомился на склонах горы Белой. Папа девушки занимал в Питере хорошую должность, был каким-то строительным начальником, так что Вадик, думаю, не пожалел о своём выборе.
Я всё же открыл глаза. Да, это был Верховских, под бодрый голос диктора в семейных трусах и майке-алкоголичке с 3-килограммовыми гантелями в руках выполнявший комплекс физических упражнений. Господи… Нет, как атеист, обычно я использовал имя Его всего лишь как междометие, впрочем, как и подавляющее большинство людей. А вот сейчас я действительно подумал о Нём, как о какой-то всемогущей субстанции, видимо, решившей устроить мне «весёлые похороны». Являясь всю свою сознательную законченным реалистом, в данный момент, перешагнув порог бытия, я готов был признать, что и за дверью, ведущей в никуда, скрывается что-то необычное.
В том, что я мёртв — не было никаких сомнений: я прекрасно помнил звук выстрела, лёгкую отдачу и боль в груди, после которой весь мир на какое-то время превратился в ослепительную, яркую вспышку, сменившуюся непроницаемой тьмой. Так что же теперь получается? Загробный мир существует? Правда, не в виде сковороды с шипящим маслом, на которой уготовано сидеть вечность грешнику-самоубийце, и не в виде на худой конец райских кущ, а почему-то в форме весьма реалистичных воспоминаний.
Вот так же когда-то Вадик меня будил, потому как в первой половине своей жизни я был большим любителем поспать, а он вскакивал ни свет,
