Книга Будущее капитализма - Пол Коллиер

из провинции. Хотя молодежь активнее участвовала в этом мятеже избирателей, это не было простым конфликтом старых и молодых. Крайние политические партии поддерживали не только люди среднего и старшего возраста, оттесненные на обочину жизни после того, как их профессии оказались невостребованными, но и молодые люди, впервые выходившие на рынок труда, не сулящий им никаких радужных перспектив. Во Франции нетипично высокий процент молодежи поддержал крайне правые партии, принявшие новое обличье, в Великобритании и США нетипично высокий процент молодежи проголосовал за левые партии «нового образца».

Избиратели, подобно природе, боятся пустоты. Чувство раздражения и безысходности, порожденное пропастью между теоретически возможным и реальным положением людей, вывело на сцену два типа политиков, которые до этого находились в тени и ждали своего шанса: популистов и идеологов. Когда капиталистическая система начала давать перебои в прошлый раз, в 1930-е годы, наблюдалось то же самое. Тогда новые угрозы почувствовали Олдос Хаксли и Джордж Оруэлл, которые писали о них в своих романах «О дивный новый мир» (1932) и «1984» (1949). Казалось, что с окончанием холодной войны в 1989 году возникает реальная надежда на то, что все подобные катастрофы теперь позади, что мы подошли к «концу истории» и вступили в эпоху перманентной утопии. На самом деле мы стоим сейчас перед вполне реальной перспективой наступления нашей собственной очень своеобразной антиутопии.

На новые тревоги не замедлили отозваться старые идеологии, которые тащат нас назад, к неоправданно жесткой конфронтации левых и правых с ее затасканной терминологией. Идеология подсовывает нам соблазнительно простую комбинацию несложных моральных решений и очевидных истин и универсальный инструментарий анализа, сулящий верные ответы на любые вопросы. Возрождаемые сегодня идеологии: марксизм, родившийся в XIX веке, фашизм, возникший в XX веке, и религиозный фундаментализм, господствовавший в XVII веке, – давно принесли во многих странах свои трагические плоды. Поскольку все идеологии потерпели крах, они растеряли большинство сторонников, а политических идеологов, способных повести их к новому возрождению, почти не осталось. Уцелевшие принадлежали к крохотным осколкам прежних организаций – это были люди, слишком склонные к параноидальной психологии культа и обладающие слишком зашоренным сознанием, чтобы осознать всю реальность исторического краха их идей. В течение десятилетия, предшествовавшего падению коммунизма в 1989 году, последние марксисты, остававшиеся в мире, воображали, что они живут в эпоху «позднего капитализма». Сегодня память общества об этом крахе стерлась настолько, что возникли условия для возрождения марксизма и книжные рынки наводнены новыми книгами на старую тему[5].

В совращении масс с идеологами соперничает другая порода политиков: харизматические популисты. Популисты воздерживаются даже от элементарнейших логических построений идеологии и немедленно переходят к решениям, которые кажутся людям верными первые пару минут. Таким образом, их подход состоит в том, чтобы отвлечь избирателей от более серьезных размышлений, подсунув им вместо этого ряд ярких картинок. Лидеры, обладающие подобными талантами, приходят в политику совсем из другой области – из крохотного круга медийных знаменитостей.

Хотя популярность идеологов и популистов подпитывается тревогами и гневом, порождаемыми новыми разломами в обществе, они не в состоянии предложить людям реальный выход. Эти разломы – вовсе не повторение прошлого, а сложные новые явления. Однако применение на практике знахарских рецептов и снадобий, которыми с таким пылом торгуют эти политики, может принести колоссальный вред. Для болезненных процессов, развивающихся в нашем обществе, есть действенные средства, но их нельзя получить ни из морального пафоса идеологии, ни из спонтанных озарений популистов. Их можно выработать только путем строгого анализа фактов, требующего прагматической трезвости. Все решения, предлагаемые в этой книге, вполне прагматичны.

Но в ней есть место и для страсти, и она тоже пронизывает книгу. Каждая из трех трагических трещин, открывшихся в теле нашего общества, прошла и через мою собственную жизнь. Хотя я старался сохранить трезвую голову, они глубоко ранили мое сердце.

Я был живым свидетелем углубления новой трещины между процветающим столичным центром и депрессивными провинциальными городами. Мой родной Шеффилд стал хрестоматийным примером депрессивного города. Социальная деградация, которой сопровождался закат его металлургической индустрии, блестяще показана в фильме «Мужской стриптиз». Я пережил эту трагедию лично: наш сосед стал безработным, а один наш родственник сумел найти только одну работу: чистить туалеты. Сам я между тем перебрался в Оксфорд – город, ставший воплощением столичного успеха: квартал, где я живу сегодня, имеет самый высокий в стране показатель отношения цены жилья к уровню дохода жителей.

Я видел своими глазами пропасть в профессиональном росте и душевном состоянии между семьями, добившимися необычайного успеха в жизни и процветания, и семьями, которые проваливались в трясину бедности и распада. Когда мне и моей двоюродной сестре было по четырнадцать лет, мы шли с ней «нос к носу»: мы родились в один день, мы были детьми необразованных родителей и поступили по конкурсу в бюджетные средние школы с углубленным изучением различных предметов. Ее безоблачная жизнь закончилась с ранней смертью отца. Без авторитетной фигуры отца дела в семье пошли плохо. Еще будучи несовершеннолетней, она родила ребенка, и для нее началась обычная в подобных случаях череда ошибок, неудач и унижений. Я же быстро одолевал разные вехи на своем пути и, окончив школу с отличием, добился оксфордской стипендии[6]. Отучившись в Оксфорде, я работал на кафедрах Оксфорда, Гарварда и парижских университетов. Словно и этого было недостаточно для моей самооценки, правительство лейбористов удостоило меня ордена Британской империи, правительство консерваторов – рыцарского достоинства, а мои коллеги в Британской академии наградили меня медалью президента Академии. Однажды начавшись, расхождение жизненных путей приобретает свою собственную динамику. Дочери моей двоюродной сестры в семнадцать лет уже сами имели детей, а мой семнадцатилетний сын добился стипендии в одном из лучших учебных заведений страны.

Наконец, я видел своими глазами глобальный разлом: контраст между бурным процветанием США, Великобритании и Франции – стран, в каждой из которых я жил в полном комфорте, и отчаянной бедностью стран Африки, где я работаю. Выбирая свой жизненный путь по окончании университета, мои студенты, главным образом африканцы, оказываются в ситуации драматического конфликта. Один мой суданский студент, уже поработавший врачом в Великобритании, оказался в данный момент перед выбором: остаться в Великобритании или вернуться в Судан, где ему предложили работу в администрации премьер-министра. Он решил вернуться, но его случай – скорее исключение, и в Лондоне сегодня больше суданских врачей, чем в самом Судане.

Эти три ужасающие пропасти не просто предмет моего исследования, а трагедия, которая в конечном счете определила мое представление о собственной цели в жизни. Именно потому, что я хочу изменить это положение,