в папахе.
— Кому выгодно? — закричал затрапезный мужичонка с полным ртом стальных зубов. — Вон — распахали все! Скотину держать негде! Огороды урезали — а чем кормиться прикажешь? Вату жевать? Кому твой хлопок нужен?
— Студентам, — вставил зажатый между ними на заднем сиденье паренек. Все рассмеялись.
— Вот-вот! — подтвердил мужичонка. — Пацанам из ремесленного. Их сюда осенью свозят видимо-невидимо. А толку ни на грош. Любая наша баба в три раза больше набирает.
— А мужчины? — спросил Сейран. Опять рассмеялись. Визгливо, с надрывом, будто услышав смачный анекдот.
— Ты что? Не понимаешь? — постанывая, спросил мужчина в папахе. — Мужчины у нас этим не занимаются. Мужчина должен деньги делать. Деньги, понимаешь? Не сто, не двести, не триста — кусок, два, три в месяц — вот тогда он настоящий мужчина. Ты понял, «земляк»?
Сейран молча кивнул. Он не любил и побаивался людей подобного сорта: наглых, сытых, крепко стоящих на своем клочке земли, непоколебимо уверенных в своем праве на обогащение за счет окружающих.
Машина въезжала в крохотный городишко, который, казалось, тужился, пытаясь придать себе респектабельности. Многие дома были выложены каменной плиткой, окружены цветниками, огороженными изящными коваными оградками. На иных зданиях красовались алюминиевые панели и металлические оконные переплеты, нелепо выделяясь на фоне крашенных розовой известкой стен и синих и зеленых жестяных островерхих крыш. С придорожных щитов улыбались волоокие красавицы, вздымая на газельих плечах и лебединых шеях горы фруктов и приглашая посетить курорт, славящийся своими грязями с доисторических времен.
Одно время здесь поправляли здоровье именитые вельможи. И на память об их пребывании остались несколько приземистых массивных зданий с дорическими колоннами и помпезными завитушками на фасадах.
Его зачем-то обманули. Может быть, в отместку за наивность и незнание жизни. И шофер, остановивший машину у какого-то барьерчика и заявивший, что далее, в целях сохранности чистого воздуха, проезд строго воспрещен. И попутчики, убедившие Сейрана не скупиться и выложить за получасовую поездку десять рублей — больше, чем за ночь поездом.
Он вытащил свой громоздкий чемодан из багажника и поплелся через кусты, увязая ботинками в жирной февральской грязи. Весь вымазанный, изрядно поплутав, добрался он до массивного розового корпуса с ядовито-синей крышей — санатория, в котором он должен был провести двадцать дней.
В следующие полтора часа Сейран со стаей курортников, приехавших тем же поездом, бродил между корпусами, разыскивая регистратуру, старшую сестру, сестру-хозяйку, пока сердобольная нянечка не растолковала, что рабочий день в санатории начинается в одиннадцать, в десять, в лучшем случае в половине десятого, но ни в коем случае не с восьми утра. А взмыленным отдыхающим она посоветовала не скандалить, а преспокойно пойти позавтракать.
Стоит ли лишний раз писать о санаторной кухне, вырывая кусок хлеба изо ртов бойких газетных фельетонистов? Думаю, им за долгие годы также изрядно опротивела эта тема. Да и место ли в фантастическом произведении куску холодной манной каши, облитой пресным киселем, что в столовских меню гордо именуется «пудингом»? И пристало ли герою, осуществившему Контакт, утолять голод котлетой, внешне и внутренне походящей на кусок гранита? И много ли невероятного в этом нескладном ширококостном парне с большой стриженой головой? Любой из нас, пройдя мимо, не обернулся бы вслед ему, а обернувшись, пожал бы плечами и пошел бы своей дорогой. Мало ли по свету бродит чудаков со взглядом, устремленным в небытие, беззвучно шевелящимися губами и угловатой, неровной походкой. И никому из нас не дано постичь мысли и образы, рождающиеся в чужой черепной коробке — мы и в собственных-то затрудняемся разобраться.
ИМ тоже было сложно сделать это. Но ОНИ старались.
Сейран вышел на улицу, усаженную веселыми, мохнатыми елочками. Кое-где они сохранили еще подушечки сероватого рыхлого снега. Февраль в этих местах теплый. Ни ветерка. Но небо плотно забрано туманной пленкой, сквозь которую с трудом пробивается мутное пятно солнца.
Сейран вздохнул полной грудью, так, что затрещало под ложечкой, сунул руки в карманы пальто и подумал, что здесь и в самом деле хорошо дышится. И вообще. Все хорошо. И поздравил себя с прибытием.
В нумерации комнат Сейран совершенно запутался. Он долго стоял в узеньком коридоре и озирался, силясь постичь логику, которая побудила администрацию повесить на дверях по правую сторону коридора номерки, начинающиеся с 300 по нисходящей, а по левую — с 200 в обратной последовательности.
— Ну, что вы тут встали, мужчина, ни пройти, ни проехать!? — раздался возмущенный голос за его спиной.
Растерянно обернувшись, Сейран увидел, что стал причиной невольной пробки в коридоре. Он посторонился, подхватив свой громоздкий чемодан, и неожиданно за плечом услышал слабый, сдавленный писк.
Маленькая белокурая женщина лет тридцати с небольшим, в рыжем меховом полушубке, поморщилась и сказала:
— Вы — что? С ума сошли — так пихаться!
— Простите, — сказал Сейран. — Вам очень больно?
— Еще бы, так чемоданом заехали. У вас там что? Камни?
— Нет. Книги.
Она фыркнула и сказала с легким пренебрежением:
— «Читатель»!
И ушла.
А Сейран посмотрел ей вслед и… невольно залюбовался ее легкой, летящей, будто танцующей походкой. Проходивший мимо мужчина отпустил какую-то шутку, и она ответила легким серебристым смешком, от которого сердце Сейрана болезненно-сладостно сжалось.
— Владимир! — сиплым басом представился сосед по комнате.
Был он тощ и морщинист. На его изможденном красном лице сильно выделялся длинный нос и большие оттопыренные уши.
— Сир… Серега, значит? Не обидишься, если я тебя Серегой звать буду? — спросил он. — А то до тебя тут тоже Серега жил. Уж мы с ним погужевали… — он мечтательно вздохнул и, состроив выразительную мину, осведомился: — Ты как насчет того, а?
— Да нет, спасибо, — Сейран отвел глаза. Ему отчего-то стало неловко.
— Ну, тебя не поймешь. Чи — да, чи — ни… а мабуть трошки, а?! — подмигнул сосед, хитро улыбаясь.
— Ну… не с утра же.
— А чего? — Владимир удивился. — Можно и с утра. Кто нам запретит? Мы вольные люди, хоть наш бронепоезд сошел, извиняюсь, с путей. Я зараз сбегаю. В этом, извиняюсь, безалкогольном городе пивнари все порушили, за вином — три часа в деревню ехать надоть, в ресторанах одна шампань, зато водкой — в каждой чайной — хоть залейся!
— Не стоит, — сев на кровати, Сейран принялся разбирать чемодан и раскладывать вещи.
— Ну вот, — не унимался сосед, — опять ты крутишь. Слова в простоте не скажешь. Так «бум», аль не «бум»?
— Не бум, не бум, Владимир, как по батюшке?
— Вовкой зови и все тут, — уныло сказал сосед. — Чего уж там — по батюшке, по матушке. У тебя как, тоже ревматизма?
Сейран пожал плечами.
— Не знаю…
