уехал к родителям в Донбасс. Здесь, в Бахмуте, они начали работать в газете «Кочегарка», где познакомились с Николаем Олейниковым. Именно в «Кочегарке» Евгений Шварц и начал публиковаться под псевдонимом Шур.
В Ленинграде по привычке его считали то ли актером, то ли конферансье, но, вернувшись туда, он уже твердо ощущал, что нашел свое место в жизни. Место это — литература. С первой своей большой рукописью — детской сказкой в стихах «Рассказ старой балалайки» — он пришел к Самуилу Маршаку. Именно вокруг Маршака тогда начал собираться первый отряд детских писателей. Вместе с Николаем Олейниковым Евгений Шварц стал работать в детском отделе Госиздата. Все, кому приходилось общаться в те годы с детским отделом, не могли не проникнуться той атмосферой блестящей театральности, которая там царила. Весь этаж, который занимал этот отдел, постоянно сотрясался от хохота.
Прочтите в последнем разделе этого тома воспоминания Леонида Пантелеева — и вы попадете в атмосферу «бессмысленной радости бытия», как однажды сказал об этом сам Шварц.
«Рассказ старой балалайки», написанный тем самым раешником, на котором он уже набил руку, появился в журнале «Воробей», руководимом Маршаком. «Балалайка» сразу получила одобрение Маршака и Мандельштама. Только после этого Шварц почувствовал себя «равным другим». В следующем году у него вышла целая обойма небольших детских книжек. Среди них книжка для малышей «Война Петрушки и Степки-растрепки» — о борьбе благоразумного Петрушки с ленивым грязнулей Степкой, у которого всегда «в чернилах руки, в известке брюки, на рубашке пятна». Шур стал детским писателем Евгением Шварцем.
Писать для детей было потребностью Шварца. Он отлично знал детские души, очень любил детей, и они всегда отвечали ему взаимностью. Свою же дочь, Наташу, он не просто любил, а обожал. В своих дневниках он писал: «Любовь моя к Наташе росла вместе с ней… Любовь к дочери пронизывала всю мою жизнь, вплеталась в сны… Что бы я ни переживал в те годы, Наташа занимала свое место, и удивляла, и утешала, и беспокоила, и все это до самой глубины».
Эта любовь к дочери пронизывает все его детские рассказы и повести: «Первоклассницу» — о девочке Марусе, которая пошла в первый класс, «Чужую девочку» — о том, как на даче смелая и смышленая Маруся подружилась с мальчиками Сережей и Шурой, или «Приключения Шуры и Маруси» — о двух сестричках, которые нечаянно захлопнули дверь в квартиру. Все они написаны языком простым и доходчивым. Так же талантливо, с блеском, с искрометным шварцевским юмором написаны и его сказки в прозе: «Сказка о потерянном времени» — о ленивых мальчишках и девчонках, которых злые волшебники превратили в стариков, или «Рассеянный волшебник» — о добром волшебнике Иване Ивановиче Сидорове, который однажды превратил лошадь в кошку, а затем вновь вернул ей лошадиное обличье, но она стала мяукать басом и ловить мышей. У Шварца был органический дар романтика и сказочника.
В начале тридцатых годов Евгений Шварц расстался с детским отделом. Он чувствовал в себе дар драматурга, и, повинуясь ему, начал писать пьесы. Ничего неожиданного в этом не было. Шварц был насквозь театральным человеком. Дело не только в том. что он когда-то был актером. Отпечаток кипучей и блестящей театральности лежал на всем, чем он занимался. Еще в «Кочегарке» он был организатором импровизированных спектаклей-миниатюр, в которые втягивал всех сотрудников. Ему не было равных по части жизнерадостного дураковаляния. Очень театрализованной была и вся работа «Чижа» и «Ежа», где постоянно шел импровизированный спектакль, свидетелями которого могли стать случайные посетители.
О первых своих пьесах — «Похождения Гогенштауфена» и «Ундервуд», четверть века спустя Шварц писал, что ему даже не приходило в голову, что он сочиняет сказки. «С удивлением и удовольствием услыхал я, что у меня получился новый вид сказки. Очень мне это понравилось. Думаю, что в дальнейшем я сознательнее, чем прежде, старался, чтобы пьесы мои походили на сказки». В 1927 году его пьесу «Ундервуд» поставили в Ленинградском ТЮЗе А. Брянцев и Б. Зон. Именно тогда Шварц впервые испытал успех, почувствовал послушное оживление зала. Детский писатель стал детским драматургом.
Вспоминая о своих первых опытах в детской драматургии, Шварц писал: «Начиная свою работу, я был смел, но в смелости моей никакой заслуги не было. Эта смелость была прямым результатом моей неопытности. Я не знал о так называемой «специфике детского театра».
Шварц упорно искал жанр, который дал бы ему возможность свободно выразить свое понимание мира. И он нашел такой жанр — сказку. Обращение к жанру сказки, считавшемуся низким, было для него не случайным. «Правдоподобием не связан, а правды больше» — так сам он объяснял свою приверженность к этому жанру. Он писал позже, что у него вдруг появляется отвращение к сюжету, если он оставляет сказку и начинает пробовать писать с натуры. Всякая попытка построить сюжет кажется ему ложью, если речь идет не о сказках.
Обращение к творочеству Андерсена было для Шварца отнюдь не случайным. Именно Андерсен помог ему укрепить позиции самого жанра театральной сказки и определить границы того образного мира, в котором ярче и отчетливее проявилась его творческая фантазия. Соприкоснувшись с манерой Андерсена, Шварц постиг и свою собственную художественную манеру, услышал собственный голос и понял, как им лучше всего пользоваться. Писатель ни в коей мере не подражал высокому образцу, и тем более не стилизовал своих героев под героев Андерсена. И все же «Снежная Королева» оказалась написанной в андерсеновском интонационном ключе, словно сам датский сказочник решил пересоздать ее, пользуясь найденным им выражением, для сцены. Юмор Шварца оказался сродни юмору Андерсена.
В довоенные годы произошла знаменательная встреча Театра комедии Акимова со своим автором — Евгением Шварцем. Наиболее яркие произведения создавались именно в их тесном сотрудничестве. Язык Шварца — писателя мудрого, проницательного, лиричного и в то же время иронически-едкого — удивительно совпадал с устремлениями и вкусами Николая Акимова. Отсутствие назидательного тона, способность серьезнейшие вопросы решать в занятной и иносказательной форме — эти драгоценные качества не могли не привлечь к себе такого режиссера, как Акимов. Особенно привлекала его насквозь театральная природа шварцевской драматургии: фантастический сказочный мир манил Акимова. Родство их душ сказывалось во всем. Их роднила идиосинкразия к пафосу, к громкой фразе, к возвышенным словам, к пустословию. Шварц, как никто, умел посмеяться над дутыми чувствами, помпезностью, напыщенностью и об очень сложных вещах сказать просто, человечно и мудро. Николай Акимов ставил сказки Шварца, усиливая волшебство и очарование этого жанра сценическими средствами. В разные годы на сцене Театра комедии одна за другой были
