И вот теперь ты — в раю.
— А как же тогда… Мама? Отец, сестра?
— Говорю же — забудь. Тебя уже ничто из прошлой жизни не должно волновать. Родителей, конечно, жалко… В том смысле, что ты покинул их таким молодым. Мать там, наверное, руки заламывает, рыдает над твоим хладным телом. Отец зубами скрежещет от бессилия. (Извини за цинизм. Но — знаю я вас, людей!) Но ты-то уже с этим сделать ничего не сможешь! Раньше надо было думать. Да вперёд смотреть!
Колян сглотнул липкий комок. Почему в груди так закололо?.. Потрогал рукой — точно. Это сердце. Словно сжалось, как проколотый мяч, и стучит так, что отдаёт в виски и в шишку на лбу, которая, наверное, уже стала лиловой и большой, как слива…
Ну он и баран! Идиот! Ворона!
Оправдать его может лишь то, что никогда не думал, что вот так может кончиться, невинное, вроде, увлечение планшетом и его волшебными возможностями… Но только матери от его запоздалого сожаления вряд ли будет легче!
Колян заставил себя перестать кусать губы. Опустил глаза вниз. Поковырял песок ладонью, попросеивал из кулачка… А ничего — бодро так просеивается.
Он вздохнул. Снова покачал головой, сдерживая слёзы. Птица молчала — похоже, чуяла его мрачные мысли и ужасное состояние. Он попытался взять себя в руки:
— А… Почему здесь никого нет? Где… Все?
— Что значит — никого? Я же здесь! И в океане полно рыбы. Да и в джунглях навалом других птичек. А ещё — мышек, кротов и прочих крокодилов.
Колян затравленно оглянулся, вскинулся, чтоб бежать, если — что! Птица поторопилась пояснить:
— Шучу. Хе-хе. Крокодилов, и разных опасных для людей ядовитых москитов, скорпионов, клещей, и прочего кусаче-ползучего безобразия здесь нет. Ну, рай же!
— Ну да… Рай. Я поэтому и спросил — где? Все.
— А, ты про людей. Нет, милый. Те, кто попадают сюда в твоём возрасте, должны ещё доказать. Что достойны.
Выжить здесь, то есть. Поэтому на первых порах никого ты здесь не встретишь. Из мужчин. Ну а в смысле второй половины…
Ты ещё не дорос до шестнадцати. Поэтому и девушек тоже — не будет. А мужчины здесь сами обычно не хотят… общения. С другими мужчинами. Хе-хе… Разве что совсем уж старые — те группируются. По интересам. Да и воспоминаниями надо же с кем-то делиться. Ну тебе-то это ещё совсем уж рано… Кхе-кхе.
Так что пока будешь — один-одинёшенек. До того момента, как не повзрослеешь.
Если повзрослеешь.
Коляну странные намёки на то, что он в раю может и не выжить, показались… Неуместными. Как это здесь — и не выжить! Рай же! Но… Кто же эта птица?
— А… ты кто?
— А я тоже живу здесь. Меня при расчистке джунглей дома, в Боливии, убило падающим гибискусом. Очухалась уже тут.
— А… Откуда язык людей знаешь? Встречала таких, как я? Русских? Ты же вон как чисто говоришь?
— Ах, это… Нет, я не говорю. Если заметил, у меня и клюв не раскрывается, — Точно! Колян только сейчас обратил на это внимание! — Я просто думаю. Мысли-то перевода не требуют. Поэтому тебе и кажется, что я отлично говорю по-вашему… Как ты сказал? Руски? Таких ещё не встречала.
— А как тебя… Звать?
— Аделаида. А тебя — я и так вижу: Колян.
— Точно. Ну, приятно познакомиться. — Колян почти перестал бояться странную птицу. Похоже, нападать она не собирается. Да и вряд ли плотоядна: с таким-то клювом… Только бананы есть!
— Взаимно. Ну, ты осваивайся, осваивайся… Позовёшь, если возникнут трудности с местными… Условиями. Покричишь тогда. А мне сейчас пора завтракать. — листья зашелестели, ветка упруго качнулась — Аделаида явно весила побольше, чем гусь, которого ма достала на прошлое Рождество. Клюв скрылся среди зелени, Колян услышал хлопки немаленьких крыльев.
Но вот их шум затих где-то за стеной деревьев. Колян повернулся, и внимательно оглядел место, куда попал.
Океан… Как океан. Монументальный и безбрежный. Шумит. Мирно этак накатываясь словно пушистыми от барашков волнами — всё, как океану и положено.
Песочек. Раскалённый. Белый. А уж сверкает — так, что приходится щуриться.
Джунгли… Как сказала Аделаида? Мышки и кроты? Наверное. Ну, должен же кто-то подъедать остатки всех этих фруктов, что явно растут здесь.
Что же ему теперь делать?
Осваиваться?
Похоже, придётся. Только вначале хорошо бы… искупаться!
Вода оказалась точно — как в раю.
Тёплая, солёная, не утонешь, даже если, как он, не умеешь плавать. Вот только с непривычки жутко разъело глаза. Да ступни и ладони — словно съёжились: покрылись складочками, как и бывает, когда долго находятся в воде, и белым налётом: точно, соль!
Вокруг, и правда, буквально кишмя кишели разные рыбки. И большие и мелкие. А уж разноцветные: ну прямо тебе «Эм-энд-эмс»! Кое-где на дне под водой, как он заметил, ветвились странные не то — растения, не то — скелеты их. Потом догадался: кораллы!
Да и ладно: ему из них бус, как хотела достать мама, делать уже не надо. Передать не удастся. При этой мысли снова стало не по себе — тоскливо, как в конце каникул.
А у него каникулы, похоже, растянутся… Навечно?
Загорать долго не рискнул — здесь же нет ма, с её окриками о солнечных ожогах, и банкой простокваши.
Солнце по небу, кажется, двигалось — вон, оно сейчас практически в зените. Значит, близко к полудню. А ещё кое-что привычное сказало Коляну, что подошло время обеда — стало сосать и тянуть в желудке. Мёртвый-то он, может, и мёртвый… А есть хочется!
Странно. Рай же? Неужели здесь, как и там, дома, все материальные потребности желудка и кишечника нужно удовлетворять… Продуктами?!
Он поднялся с песочка, и двинулся в джунгли.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что не такие уж они и плотные: стена словно распалась, расступилась, и он смог по толстой подстилке из полусгнивших листьев и мха двигаться так, что голым, непривыкшим к контакту с грубой поверхностью ступням, было не больно.
По мере углубления в чащу просвечивающих и шумящих под ветром зарослей, океаном — солью и какими-то, особенно противно гниющими, водорослями (фу!), пахло всё слабее, а джунглями — сыростью и прелыми листьями — всё ощутимей (терпимо).
Так, это что за дерево? Фиг его знает. А это? Тоже. Но раз на верхушках ничего нет — значит, они ему и не нужны. Разве что в развилке вот этого очень удобно было бы ночевать. Если, конечно, закрепить поперечную ветку вон там, и другую — вон туда.
