не моё…»
И, совсем уже успокоенный, хитрый поверенный повернулся к полузавешенному бархатной шторкой окошку, тут же принявшись любоваться подробно на проплывающие мимо унылые, осенние пейзажи…
Глава 1
Когда экипаж, мерно раскачиваясь, сменил шуршащую, ровную «поступь» по грязно — рыжей, липкой от ночного дождя земле на убаюкивающее постукивание ободами колес по аккуратной вымощенной камнем дороге, задремавший было Кортрен встрепенулся.
— Скоро будем на гостевом дворе! — курлыкнул он словно только что продравший глаза утренний петух — День на отдых, льерд Ланнфель. Встреча с льердом Бильером состоится завтра утром, у него в поместье. Если вы помните, это как раз неподалеку от вашего родового Дома.
Почти всю дорогу проведший в молчании, Ланнфель вздрогнул и резко распрямился, отреагировав просто на звук. В кулаке правой руки бывший сиделец всё ещё сжимал медальон со скрытым в нём кусочком расписанного красками шелка…
— А? — дернулся вольник, и тут же коротко ругнулся про себя, пребольно ударившись затылком о стенку экипажа — Да… мать!
Поверенный терпеливо повторил только что произнесенные им фразы слово в слово, опять едва не захихикав от странного вида Ланнфеля и его затуманенных глаз.
Короткий удар помог если не прийти в себя, то выбить из головы хотя бы ренку серебряной пыли, липкой, как рыжая, дождевая дорожная грязь.
Пылью той, легкой, ядовитой череп Ланнфеля был теперь наполнен до краев! Частички серебра дрожали, складываясь в робкие видения, потом рассыпАлись мелким песочком и, танцуя, вновь собирались в путаные, рваные образы, стоило лишь парню немного задуматься или задремать.
— Дура моченая, — пробурчал Диньер, измученный коротким путешествием, словно избалованная дева загородной прогулкой — Прилипла, как банный лист к жопе…
И замолчал, потирая ушибленный затылок, вовсе, однако, не объяснив, кого ругает.
Хотя разве надо было бы объяснять? Для чего?
И так понятно было, что не оставит красотка Эмелина больше мыслей молодого, полного сил, страсть голодного до ароматной, женской плоти головореза в покое! Так и будет являться яркой, портретной маревью, дразня росчерками высоких скул, пепельных волос и пренебрежительного взгляда…
«Ну и отлично, — стянул довольной ухмылкой рот толстяк поверенный, наблюдая за подопечным — Если от мелкого, невнятного портретика так завелся, что же будет, когда вживую увидишь нареченную? Ну ничего… Помучайся, помучайся, дорогой. Нам всем от твоего мучения одна прибыль! Хм, а маловато будет вознаграждение, какое я Бильеру назначил, вот что… Надбавочки надо бы выпросить, ведь готовенького женишка — то привезу для его доченьки, сожри её блохи…»
Тем временем, экипаж, подъехав к низким воротам гостевого двора, остановился.
— Приехали! — пропел Кортрен, выбираясь наружу в распахнутую служкой дверь — Вы вот что, льерд…
Обернувшись на грузно спрыгнувшего на землю вольника, проговорил дальше:
— Ступайте наверх. Номер вам укажут. Ну а там и купальня, и обед, и одежда, всё готово. Цирюльник скоро прибудет туда же. Мне же надо отбыть ненадолго, гонца послать к Бильеру, что прибудем завтра. Льерд точность любит, чтобы было заранее упреждено, и прочее. Вы же приводите себя в порядок и отдыхайте пока.
Поверенный исчез тут же, словно той самой серебряной пылью рассыпался.
Хотя какая пыль, толстячок скорее брызгами шкворчащего на сковородке сала распадется, пыль же нежная, серебряная не для него, совсем не для него.
«Ничего, — катал в черепной коробке Ланнфель тяжелые мысли горящими колючими шариками, следуя за веснушчатым парнем — слугой, давя грязными подошвами полусапог сначала потертый ковер холла гостевого дома, а потом обшарпанные ступени лестницы наверх — Женюсь, пару ночей отшарахаю супругу, и всё пройдет! Вряд ли на что — то большее та дурища сгодится… Поместье отстрою на Бильеровы деньги… Интересно, какая она, эта Эмелина? Лицо волшебное, а если жопа шириной с городские ворота? Или сиськи, как у старой суки, до земли? Хм, нет. Вряд ли. На портрете она по плечи нарисована… Ладненькая! Да и в Астсонском Роде жирдяев, вроде, не было… Вряд ли жопастая. Беленькая, смазливенькая!»
Оказавшись в номере и стянув с себя нечистое, тюремное тряпье, обратился к хлопочущему вокруг купели слуге:
— Слушай, парень… Вот что. Сейчас отмоюсь, кувшин вина мне принеси. И скажи, давалка здесь какая нибудь имеется? Но! Чтоб не старая и не жирная. И не заразная, а то притащишь абы кого, а мне оно без надобности. Не беспокойся, оплачу всё. Деньги у меня есть.
Деньги и верно, были. Немного злоток, незадолго до освобождения выигранных в стукалку у товарищей — сидельцев и Пиора, того самого разобиженного охранника, проводившего Ланнфеля от ворот Каземата добрыми словами…
— Сделаем, — кивнул служка — Пока мойтесь, обедайте, а после и вина вам принесу, и девку приведу!
И, похабно хихикнув, добавил:
— Не старую, льерд.
…Шлюшка, назвавшаяся Анхеликой, и вправду оказалась не старой.
Мельком взглянув на неё, Диньер тут же пожалел, что заказал именно такую! Если б гостиничный служка приволок сейчас какую нибудь потасканную, размалеванную, пропитую бл*дь с побитой рожей, было бы легче…
Пепельно же белые кудри Анхелики, голубые глаза, осторожные движения и тихий голос тут же принялись тормошить воображение, убаюканное было размышлениями о выгодной женитьбе, словно сонным заклинанием.
— Деньги покажите, льерд, — хрипнула девица, расстегивая лиф платья — Уж извините.
Ланнфель бросил на стол две злотки, ровно столько она запросила.
Шлюха, довольно кивнув, завернула подол, желая показать товар «лицом». Ткань поползла вверх, обнажая стройные ноги в грязноватых, дешевых чулках и впалый живот.
— Садись на стол, — приказал вольник — Ноги шире. И сиськи покажи! Сколько тебе?
Вопрос о возрасте вылетел сам, уже совершенно непонятно почему.
— Двадцать два, милый, — утробно гыкнула девка — Взрослая, не бойтесь. Просто выгляжу так.
«Надо же… ТОЙ тоже двадцать два…»
— Ну давайте уже, — поторопила, обнажаясь по пояс — Время дорого, льерд.
Быстрое сношение не принесло Ланнфелю ничего, кроме тревожного чувства опустошенности и прилипшей к коже нечистоты, несмотря на ароматную, горячую ванну.
Потаскуха уже ушла, он же всё ещё сидел на столе и пялился в пустоту, в потертый край ковра, в облачко неизвестно откуда взявшейся здесь серебряной пыли…
Даже вино и курево не помогли, да и ночью снилась какая — то дрянь!
Поэтому на рассвете, когда в дверь стукнулся Кортрен с известием о том, что пора ехать в Бильер, совершенно измотанный Диньер, как с цепи сорвался с постели.
Так и отправился вольник на знакомство с будущей роднёй уставший, невыспавшийся, мучимый ломотой в чреслах и всём теле, с больной, тяжелой головой, полной видений и ядовитой, сладкой, серебряной пыли…
Бедный, бедный, мать его, льерд Ланнфель! Жалко было беднягу, страсть как жалко…
