чужбине защитой международного права. Английский, французский, американский купец мог за границей позволить себе даже больше, чем дома. За него вступалось его посольство, а в случае необходимости и несколько военных кораблей. А немец? Австриец мог ещё до известной степени рассчитывать на своё посольство на Ближнем Востоке — в других местах оно ему не очень-то помогало. Когда же прусский купец обращался на чужбине к своему послу с жалобой на причинённую обиду, то почти всегда получал ответ: «Так вам и надо! Чего вы здесь ищете? Сидели бы спокойно дома!» А подданный какого-нибудь мелкого государства и вовсе был повсюду совершенно бесправен. Куда бы ни приезжали немецкие купцы, они везде прибегали к иностранному покровительству — французскому, английскому, американскому — или должны были поскорее натурализоваться на новой родине[7]. Впрочем, даже если бы их послы и пожелали вступиться за них, какой был бы от этого толк? С самими-то немецкими послами в заморских странах обходились, как с чистильщиками сапог.
Отсюда видно, что стремление к единому «отечеству» имело весьма материальную подоплёку. Это уже не были туманные порывы членов буршеншафтов на вартбургском празднестве[8], когда «отвагой души немцев пламенели» и когда, как поётся на французский мотив, «стремился юноша в кипучий бой, чтоб голову сложить за край родной[9], за восстановление романтического величия средневековой империи,- а на склоне лет сей пламенный юноша превращался в самого обычного ханжу, в преданного абсолютизму холопа своего государя. Это не был также уже гораздо более земной призыв к единству, провозглашённый адвокатами и прочими буржуазными идеологами гамбахского празднества[10], которые воображали, что любят свободу и единство ради них самих, и не видели, что превращение Германии в кантональную республику по швейцарскому образцу, к чему сводились идеалы наиболее трезвых из них, так же невозможно, как и гогенштауфенская империя[11] вышеупомянутых студентов. Нет, это было выросшее из непосредственных деловых потребностей стремление практического купца и промышленника вымести весь исторически унаследованный хлам мелких государств, стоявший на пути свободного развития торговли и промышленности, устранить все излишние помехи, которые немецкому коммерсанту приходилось преодолевать у себя дома, если он хотел выступить на мировом рынке, и от которых были избавлены все его конкуренты. Германское единство сделалось экономической необходимостью. И люди, которые его теперь требовали, знали, чего они хотят. Они воспитывались на торговле и для торговли, умели торговать и сторговываться. Они знали, что нужно побольше запрашивать, но и с готовностью идти на уступки. Они распевали об «отечестве немца» вместе со Штирией, Тиролем и «Австрийской державой, богатой победами и славой»[12], а также:
«От Мааса и до Мемеля,
От Эча и до Бельта самого
Германия всего превыше,
На свете выше ты всего»[13].
Но за уплату наличными они готовы были уступить изрядную долю — процентов 25—30 — того самого отечества, которое должно было становиться всё шире[14]. План объединения был у них готов и мог быть немедленно осуществлён.
Но единство Германии было не только германским вопросом. Со времени Тридцатилетней войны[15] уже ни одно общегерманское дело не решалось без весьма ощутимого иностранного вмешательства[16]. Фридрих Ⅱ завоевал в 1740 г. Силезию с помощью французов[17]. Реорганизация Священной римской империи в 1803 г., проведённая по решению имперской депутации, была буквально продиктована Францией и Россией[18]. Затем Наполеон установил в Германии такие порядки, которые отвечали его интересам. И, наконец, на Венском конгрессе[19] под влиянием прежде всего России, а также Англии и Франции, она была снова раздроблена на тридцать шесть государств, включавших в себя двести с лишним обособленных больших и малых клочков земли, причём немецкие монархи, совсем как на Регенсбургском имперском сейме 1802—1803 гг.[20], добросовестно помогали этому и ещё более усилили раздробленность страны. Вдобавок, отдельные куски Германии были отданы иноземным государям. Германия оказалась, таким образом, не только бессильной и беспомощной, раздираемой внутренними распрями, обречённой на жалкое прозябание в политическом, военном и даже промышленном отношении, но, что ещё гораздо хуже, Франция и Россия в силу укоренившегося обычая приобрели право на расчленение Германии, точно так же как Франция и Австрия присвоили себе право следить за тем, чтобы Италия оставалась раздробленной. Этим мнимым правом и воспользовался царь Николай в 1850 г., когда, бесцеремоннейшим образом воспрепятствовав всякому самовольному изменению конституции, заставил восстановить Союзный сейм, этот символ бессилия Германии.
Итак, единство Германии приходилось завоёвывать не только в борьбе против германских монархов и других внутренних врагов, но и против заграницы. Или же — с помощью заграницы. Каково же было тогда положение за пределами Германии?
Во Франции Луи Бонапарт использовал борьбу между буржуазией и рабочим классом, чтобы с помощью крестьян подняться на президентское кресло, а затем с помощью армии — на императорский престол. Однако новый, возведённый на престол армией император Наполеон в границах Франции 1815 г.— это была мертворождённая затея. Воскресшая наполеоновская империя означала расширение Франции до Рейна, осуществление традиционной мечты французского шовинизма. Но на первых порах захват Рейна был не по силам Луи Бонапарту: всякая попытка в этом направлении привела бы к образованию европейской коалиции против Франции. Между тем, представился удобный случай поднять престиж Франции и покрыть армию новыми лаврами, предприняв с одобрения почти всей Европы войну против России, которая использовала революционный период в Западной Европе для того, чтобы втихомолку оккупировать Дунайские княжества и подготовить новую завоевательную войну против Турции. Англия заключила союз с Францией, Австрия доброжелательно относилась к обеим, и только героическая Пруссия продолжала целовать русскую розгу, которой её ещё вчера секли, и сохраняла дружественный России нейтралитет. Но ни Англия, ни Франция не хотели серьёзной победы над противником, и война закончилась поэтому лишь незначительным унижением России и образованием русско-французского союза против Австрии[21].
Крымская война сделала Францию руководящей европейской державой, а авантюриста Луи-Наполеона — героем дня, для чего, правда, не слишком много требовалось. Но Крымская война не принесла Франции увеличения территории и была поэтому чревата новой войной, в которой Луи-Наполеону предстояло осуществить своё истинное призвание — стать «приумножателем земель империи»[22]. Эта новая война уже была подготовлена во время первой тем, что Сардинии разрешено было примкнуть к союзу западных держав в качестве сателлита императорской Франции и специально в качестве её форпоста против Австрии; война была, далее, подготовлена при заключении мира соглашением Луи-Наполеона с Россией[23], которой больше всего хотелось наказать Австрию.
Луи-Наполеон стал теперь кумиром европейской буржуазии. Не только за совершённое им
