— Что ж, очень жаль, — неожиданно не стал спорить дух. — А ведь за информацию я готов был щедро отплатить. Не желаете узнать, чем именно?
— Думаю, не ошибусь, если скажу: тут мне лучше остаться в неведении… — хмуро бросил торговец.
— Быстрой и легкой смертью, — проигнорировав его ответ, заявил Князь. — Но раз вам нечего мне предложить…
Разом побледнев, Ли тяжело осел на прилавок и судорожно схватился обеими руками за собственное горло, ненароком смахнув при этом на пол несколько ярких безделушек.
— …значит вас ждет смерть иная — мучительная и затяжная, — бесстрастно продолжил Тао-Фан. — Длящаяся долгие, долгие годы. Десятилетия невыносимых страданий на пороге Пустоты — не имея возможности оный ни переступить, ни отодвинуть… Бр-р! — демонстративно поежился он. — Такого и злейшему врагу не пожелаешь! Не так ли?
Ли конвульсивно дернулся, сбив с прилавка высокую мраморную статуэтку. Со стуком упав, та разлетелась на мелкие кусочки.
— А вот это уже обидно было, — слегка нахмурился дух, покосившись на серые осколки. — Пытаться активировать у меня на глазах защитный артефакт — и надеяться, что я ничего не замечу? Нет, в самом деле?
— Пощадите, Ван… — едва слышно прохрипел из-за прилавка старый китаец. Цвет его лица сменился с белесого на густо-серый.
— Охотно: в обмен на путь в Отрезанный мир!
— Я его не знаю… Клянусь Небом!
— Мне жаль, — в искреннем огорчении развел руками Князь. — Что ж, раз вам больше нечего мне сказать… — он решительно отвернулся и шагнул к двери.
«Обязательно его убивать? — неуверенно подала голос Тереза, наблюдавшая за происходившим в лавке из сквера снаружи — глазами Князя. — Да еще столь жестоко?»
«Он слишком силен и опытен, — сухо проронил Тао-Фан. — Меньшим его нипочем не пронять».
«Ты уверен, что он что-то скрывает?»
«Абсолютно уверен».
— Стойте, Ван! — выдохнул между тем Ли.
«Вот видишь!..»
— Да? — с ленцой снова повернул голову к прилавку дух.
— Я действительно не знаю пути в Отрезанный мир, Ван…
«Вот видишь!»
— В таком случае… — разочарованно начал было Князь.
— Но мне рассказывали об одном купце, который им точно ходил! — торопливо перебил Тао-Фана скрюченный торговец.
— В самом деле? И кто же сие?
— Савва Адамов. Российский подданный.
— Слышал о таком, — одобрительно кивнул Князь. — Как я могу его найти?
— Он нынче в Китае. Монахи его прячут… Где — неизвестно…
— Раз неизвестно, то и говорить не о чем, — пожал плечами дух. — Прощайте, Ли!
— Подождите! — уже, похоже, из последних сил вскинулся китаец. — Был один человек, который тоже искал Адамова… Якобы по приказу небезызвестного князя Огинского… И, как говорят, нашел. Но сам угодил в западню. Ходят слухи, что теперь его держат в императорской лечебнице в Сиане, погруженным в вечный сон… Сие все, что мне ведомо… Действительно, все… Сами убедитесь, я приоткроюсь!
Голос китайца окончательно сорвался, и он умолк.
Неспешно приблизившись к прилавку, Тао-Фан с четверть минуты вглядывался в искаженные мýкой черты торговца, затем удовлетворенно кивнул.
— Что ж, уважаемый Ли, сие уже что-то. Полагаю, свою плату вы честно заслужили. Ступайте с миром в Пустоту.
— Благодарю, Ван!..
Лицо китайца разгладилось, взгляд застыл. Безжизненное тело торговца медленно сползло на пол.
Впрочем, к этому моменту Князя в лавке уже не было.
Глава 1
в которой я сижу на пне
По пути от главного здания корпуса к казармам в глубине дубравы за третьим пнем слева по ходу движения прятался еще один, неофициально прозванный Плахой Разлуки, коротко — просто Плахой. Летом и даже осенью он был надежно укрыт от любопытных взоров плотной завесой кустарника, сейчас же, в середине зимы, вполне себе просматривался и с аллеи. По исстари бытовавшей в Федоровке традиции — первым о ней мне некогда поведал мой сосед по комнате, Захар Сколков, но после я слышал такое еще не раз и не два — на Плаху приходили для последнего разговора парочки, решившие прекратить свои отношения. Если им удавалось расстаться по-хорошему, на пне появлялась зарубка — якобы, сама собой.
Захар уверял, что однажды лично был тому свидетелем — прошлой весной, когда порвал с некой неназванной мне сокурсницей. По его мнению, Плаха являлась своего рода артефактом. Но кто и зачем поместил его в дубраву на территории корпуса, Сколков понятия не имел.
Рассказывали также, что как-то одна брошенная девица в сердцах пыталась Плаху сжечь — магией разумеется — но лишь сгорела дотла сама. Однако вот это уже почти наверняка было не более чем досужей местной легендой.
Ну и, разумеется, те, кто расставания покамест не планировал, старались держаться от Плахи подальше — случайно присесть на нее, забывшись, считалось для них очень недоброй приметой.
Это все была, скажем так, присказка, а сказка заключалась в том, что сейчас возле Плахи, сосредоточенно изучая и в самом деле имевшиеся на ней многочисленные зарубки разной степени свежести, стоял я. А сидела передо мной на пне незабвенная Маша Муравьева. И притащились мы сюда под вечер по глубокому снегу отнюдь не по моей инициативе.
Так-то все было ясно без лишних слов. Но от неожиданности — зачем она зовет меня на ночь глядя на аллею, заранее длинноножка мне не объяснила, а сам я о пресловутой Плахе и не вспоминал, пока моя спутница вдруг не плюхнулась задницей на пень — у меня почти непроизвольно вырвалось:
— Серьезно?!
Честно говоря, кем-кем, а влюбленной парочкой нас с Машей назвать было трудно. Сблизились мы после той нашей американской истории, когда Муравьеву расщепило астральным взрывом, отколов от нее духа Оши — и одновременно сняв с длинноножки проклятие метиса. Нежданно для самой себя Маша оказалась на пороге совершенно новой, непривычной жизни, растерянная и разоруженная. И, думаю, скорее неосознанно, нежели по холодному расчету, принялась искать решение старым, проверенным путем — включив режим «Комната 333!». Ну а я, вероятно, просто удачно оказался в нужном месте в нужное время. Даже не знаю, для кого более удачно — для нее или для себя.
Отношения у нас в итоге сложились довольно специфические. Никаких взаимных обязательств они не предполагали по определению, но при этом ни я, ни, насколько мне было известно, Муравьева, уже ничего не искали на стороне. И не потому что, типа, «нельзя», а потому что «на дух не нужно». Но при всем при этом мы вовсе не стали друг для друга неотъемлемой «второй половинкой», без которой, мол, и белый свет не мил. И, повторюсь, не считали себя записной «парочкой».
