перед государем в самом глубоком поклоне.
— Мой король! — маркиз говорил с присвистом, от тяжелого дыхания. — Герцог! У меня не было иного выхода. Чрезвычайные обстоятельства! Вильям! На два слова!
— Господи! — тяжело опустился больной на подушки. — Ничего не меняется! — поднял он чуть ожившие глаза к потолку, когда брат с Георгом отошли в дальний угол спальни, и маркиз начал шепотом горячо излагать привезенные из Амвия сведения. — Эта троица мне и помереть спокойно не даст!
— Кто тут говорит о кончине? — подлетел к нему Уильям. — Не имеешь ты права умереть именно сейчас, брат.
— И этому человеку я должен оставить трон и страну! Вертопрах! — сокрушенно закачал головой монарх.
— И не надо. Не оставляй! Сам правь, Гарольд. Я еще успею стать Уильямом Четвертым. Через несколько десятков лет, так полагаю, — сказал тот вполне убежденно. — А вот ты, если поторопишься отойти на тот свет, рискуешь не погулять на моей свадьбе с известной тебе особой. И, извини брат, но если не оставлю тебя сейчас и не уеду в Амвий немедленно, то могу лишить сына законных прав и будущего наследия. Так что… — тут герцог развил бурную деятельность. Он крикнул распоряжение, чтобы к нему сюда немедленно доставили лекаря, пригласили бы в спальню к брату его любимую супругу с дочками, а еще подскочил к окнам и дернул портьеры, чтобы пустить в помещение солнечный свет. — Причащение сегодня отменяется. Да здравствует жизнь, Гарольд! Твоя! Моя! Моей Аленькой! И нашего с ней ребенка! Брат! Будь добр, живи, а?! Аглая рожает. Если не успею, то ребенок будет незаконнорожденным.
— Но ведь рано же? — мучительно выдохнул король. — Ты говорил…
— Вот такая она обманщица. Все сделала, чтобы заморочить мне голову. А срок тот, что и должен быть. Мне ли не знать, брат!
— Но там же должна быть девочка…толку-то… И не успеть тебе — до них день пути.
— Коня загоню, но поспею. И уверен, что мой сын меня дождется.
— Снова это твое упрямство? Сын?! Тебе же ясно лекарь сказал, что…
— К черту лекаря! Знаю, что это мальчик. А если и девочка, то следующий ребенок точно будет сын.
— Ты одержим, Виль! — выдохнул король. Но тут к нему в спальню вбежала супруга, и глаза его сразу же потеплели. — Скачи.
— Обещаешь дождаться меня? — развернулся герцог к дверям, но медлил сорваться на бег. — Обещаешь! Держись, Гарольд! Рано думать о кончине. Еще поживем!
Уильям Карельгтон прибыл к дому возлюбленной через семь часов. По дороге загнал коня и второй, бедолага, был тоже в плачевном состоянии. А когда герцог решительно прошел внутрь, его оглушили сообщением, что роженица промучилась уже около двух суток и очень слаба. Герцог отстранил слуг и направился в ту комнату, где его любимая в окружении повитух пыталась произвести на свет его ребенка. Вошел, посмотрел на ее бледное изможденное лицо, на мокрые от пота прилипшие ко лбу и щекам волосы, на чуть вздымающуюся от слабого дыхания грудь, и заскрипел сжатыми зубами.
— Да что же вы все…помирать-то сегодня собрались?! Не позволю! Где священник? Здесь? Готовьтесь, святой отец, к свадебной церемонии. Вы не ослышались! Быстро, я вам сказал! А вы все, что разахались? Накиньте на госпожу платье. Немедленно! Любое, мне без разницы. То, что легче надеть, так полагаю. Или какую-то нарядную накидку. Отлично. Готовы, святой отец? Что вы говорите? Что слаба, что может долго и не протянуть? Не нам с вами о воле Господа судить. Свое дело делайте. А если и судьба этой женщине меня покинуть, то уйдет из этого мира герцогиней Амвийской. Если же останется жива, то пойдет по жизни за руку со мной, ее мужем, Уильямом Карельгтоном. Приступайте!
Глава 1
Будь проклят тот день, нет, тот час, или даже не так, а будь проклята та минута, когда на меня накатила вселенская тоска, и в голову пришла мысль озвучить ту самую судьбоносную фразу:
— И мне тоже замуж, что ли, податься?!
Если бы знала, чем для меня лично обернутся эти несколько слов, произнесенные в вопрошающей форме и с безграничной грустью в девичьих глазах, я бы ни за что, никогда, никому и… в общем, рот бы себе зашила толстыми такими нитками. Но слово, как говорится, не воробей. Вот и у меня, вылетела глупость несусветная, соскользнула с алых пухлых губок и… получите историю.
А дело было так!.. Сидела я в папенькином доме, что на Рублевке, и скучала. На Новорижском у него тоже коттедж имелся, но нет, в тот день меня замуровали не там. И вот! Очень похоже было мое сидение на то самое, как описывалась царевна Несмеяна в старой русской сказке. То есть, она тоже заперта была в отцовском доме, примостилась около окошка на самом верхнем этаже терема и с тоской посматривала на добрых молодцев, что собрались в отдалении, планируя завладеть ее вниманием и повеселить. Как там эта сказка называлась? А, похоже, прямо так и называлась «Царевна Несмеяна». Что до меня, так мое имя было Аглая, папу звали Степаном, и царем, в том самом смысле, он не был. Но денег имел на счетах не меряно, недвижимостью тоже успел к тому времени обзавестись знатно, в общем, был «владельцем заводов, газет, пароходов», снова в некотором смысле. А молодцы, что обивали пороги папенькиного дома, так это были мои друзья. Обычные такие «золотые» ребятки, которых знала с детства и которые жили все больше по соседству. И наблюдалось их там человек семь. Мальчики прибыли к нашим въездным воротам на своих внедорожниках, а Гришка Скаутов так вообще на вездеходе Тингер, том самом, который мы все дружно несколько дней назад обмывали и обкатывали. После чего, собственно, и взъелся на меня мой папенька и выходить из дома запретил.
— Сиди дома и к сессии готовься! И никаких балбесов чтобы около тебя не крутилось! А надумаешь снова на их железяках по соседним полям гонять и снег с землей вспахивать и перемешивать, да в канавах переворачиваться так, что чуть руки ноги не переломала, то… в общем так, узнаю чего — сам их тебе того. Как говорится, я тебя породил, я тебе и указ! — пророкотал на меня позавчера родитель,
