почтовых ящиков – остатков того, что раньше было чьей-то жизнью.
Когда мы подплываем вплотную к дому, я прижимаю руку к стеклу круглого оконца мансарды и заглядываю в спальню Морган в последний раз. Теперь эта комната, в которой мы так часто спали допоздна утром по субботам, наполовину заполнена темной водой.
Шериф Хемрик включает ручной фонарик и протягивает его мне:
– Ты ищешь что-то определенное?
Меня сотрясает такая дрожь, что луч фонарика, перепрыгивая с места на место, скользит по всей комнате, так и не попадая туда, куда я тщусь его направить. Я не отвечаю Хемрику, но да, я ищу что-то определенное, то, что принадлежит мне, – письмо, оставленное здесь специально для меня в герметично закрытом пакете со струнным замком, прикрепленным клейкой лентой к лопасти вентилятора на потолке комнаты моей лучшей подруги.
Двенадцатый класс должен был стать годом, когда я попрощаюсь с Эбердином, но попрощаюсь не навсегда. Я решила поступать в Бэрд, самый недорогой из колледжей нашего штата и к тому же находящийся всего в тридцати милях пути. Я собиралась приезжать домой на летние каникулы, в перерывах между семестрами, а может быть, иногда и на субботу и воскресенье, чтобы постирать свои вещи и увидеться с Морган и всеми теми друзьями, кого застану в городе. Само собой, это случилось бы, только если бы я получила стипендию и смогла платить за студенческое общежитие. Если же нет, я бы стала ездить туда и обратно на машине и проводить в своей старой спальне каждую ночь.
Поэтому мне, наверное, не стоит удивляться тому, как мне всего этого теперь не хватает. Не хватает даже тех вещей, которые злили меня до безумия. Например, красного сигнала светофора на Главной улице, первого и единственного светофора в нашем городке. Он всем казался совершенно лишним, ненужным, и большинство горожан спокойно на него проезжали. Но я готова поспорить, что, даже если в конце концов я поселюсь где-нибудь на другом конце земли, каждый раз, закрывая глаза, я буду видеть, как загорается этот красный свет, и у меня будет теплеть на душе.
Хотя эта весна и стала концом Эбердина, я всегда буду вспоминать ее, потому что тогда мне казалось, что она полна приятных моментов. И не только для меня, а для всех нас. Конечно, мир вокруг нас менялся, но менялись и мы сами и уже не могли делать вид, что это не так. Наверное, так получается, когда ты вдруг начинаешь жить со сверхсветовой скоростью, пытаясь брать от жизни по максимуму, прежде чем все, что тебе знакомо, скроется под водой.
Когда впервые полил этот дождь, мы так и не смогли увидеть главного. Мы даже не хотели его видеть. Пусть об этом беспокоятся наши родители. Нам было по шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет, и мы все были зациклены на куда более важных и волнительных вещах, таких, как подсчет дней, оставшихся до окончания занятий в школе. Мы с нетерпением ждали Весеннего бала и мечтали о новых платьях, в которых мы на него пойдем.
Когда бал наконец начался, все мои мысли были заняты только одним – как я буду целоваться с Джесси Фордом.
Глава 1. Воскресенье, 8 мая
Облачно, после полудня продолжительные проливные дожди, максимальная температура сорок девять градусов по Фаренгейту.
Раньше мне нравились дождливые дни. Я чувствовала себя так уютно, утопая в теплом мешковатом свитере, надевая на ноги толстые носки и резиновые сапоги. Прижимаясь к моей лучшей подруге, чтобы укрыться под ее слишком маленьким зонтом. Мне были по душе сонные, полные неясных грез дни, когда сквозь серые тучи не пробивался ни единый лучик солнца.
Но это было до того, когда в Эбердин пришла самая дождливая весна в истории метеонаблюдений. После трех недель непрерывных осадков я была готова плюнуть на выпускные экзамены и переехать жить в Сахару. Правда, дожди еще не достигли масштабов библейского потопа. В городе прошумели две-три сильные грозы, но не непрерывный поток муссонных ливней. В иные дни всего лишь накрапывал мелкий дождик, были и такие, когда просто моросило. Но все время было сыро и не по сезону холодно. Я была сыта по горло тем, что приходилось постоянно напяливать на себя по сто одежек. Надетое под джинсы термобелье, поддетые под доверху застегнутые рубашки футболки, а сверху еще и толстовки с капюшоном либо плотные колготки или легинсы, надетые под платья, а поверх всего этого для тепла еще и вязаные шерстяные жакеты. От всего этого я была похожа на раздутый бурдюк, а между тем ящики моего комода с зеркалом были доверху набиты аккуратно сложенными весенними вещами, которые мне до смерти хотелось наконец поносить. Собственно говоря, большинство девушек и ребят все еще ходили в школу в зимних куртках, хотя было уже начало мая. Лучше всего из тех первых дней мне запомнилось именно это и владевшее тогда мною чувство, что что-то идет не так.
Так что было по-настоящему здорово, когда мы, члены закрытого клуба старших классов нашей школы, проснувшись поутру, увидели, что наконец выглянуло солнце и можно порадоваться ему, спускаясь к реке, чтобы укрепить ее берег мешками с песком. Особенно потому, что синоптики уже обещали на конец недели ряд сильных продолжительных бурь и предупредили, что они будут самыми мощными из всех, которые обрушивались на город до сих пор.
Вообще-то первое, что я увидела, открыв тем утром глаза, была радуга. Конечно, не настоящая, а изображенная на стикере, который я наклеила на нижнюю часть стеклянного абажура прикроватного светильника Морган миллион лет назад. Когда-то все в комнате Морган было обклеено стикерами: стены, зеркало, дверца ее шкафа. Потом постепенно она их отлепила, но от них остались липкие клеевые следы, как навсегда приклеившиеся тени. Но мой стикер с радугой она так и не нашла, и я была рада, что он / она все еще там.
Я оторвала голову от подушки. Морган уже принимала душ. Я подождала, пока она выключила воду, и только после этого вылезла из ее постели. Было слишком холодно и слишком рано, чтобы тратить время и силы на то, чтобы переодеться, и я продела лифчик под футболку, в которой спала, и постаралась удостовериться, что мои легинсы не слишком растянулись на попе и в них все еще можно появляться на людях. Затем я протянула руку к батарее, которая находилась с той стороны кровати, где спала Морган, сдернула один из сушившихся на ней носков и сжала его
