августовским днем, Елена Уайт проповедовала в церкви Св. Елены, что в Калифорнии. Вдруг она заметила, что по аудитории прокатилась волна еле сдерживаемого смеха. Поскольку ничего смешного ею не было сказано, она внимательно осмотрела все вокруг, желая узнать, что же так забавляет слушателей. Оказалось, что Уильям, по своему обыкновению, дремал. Г–жа Уайт извинилась и с некоторой долей юмора рассказала такую историю. «Когда Уилли был младенцем, я не имела возможности нанять для него сиделку. Поэтому я попросила столяра смастерить для него раскачивающуюся люльку, которая по ширине точно соответствовала бы кафедре Батл–Крикской церкви. Перед началом богослужения я клала туда Уилли и во время проповеди правой ногой качала люльку, чтобы он не проснулся и не помешал служению. Так что не вините Уилли, вините меня. Это я приучила его спать в церкви по… субботам!» Присутствующие дружелюбно рассмеялись, а г–жа Уайт продолжила свою проповедь. Уилли тем временем спал, не обращая внимания ни на мать, ни на смеющуюся аудиторию (Интервью Артура Л. Уайта с Роджером Куном, 1968, август).
Юмор в семье Уайт
Некоторые братья и сестры считают, что у Елены Уайт отсутствовало чувство юмора, но это далеко не так. Дорес Е. Робинсон (впоследствии женившийся на ее старшей внучке) вспоминает, как он впервые обедал с г–жой Уайт, когда в 1890–е годы пришел к ней работать. «Мне едва исполнилось двадцать лет. Я был очень робким молодым человеком и все время размышлял, как же я могу находиться рядом и поддерживать разговор с такой святой женщиной, которая, по моему мнению, говорила только о святых вещах. Мисс Макентерфер (помощница г–жи Уайт и ее медицинская сестра в последние годы жизни), принесла блюдо с зеленью, которую г–жа Уайт заказывала почти постоянно, потому что считала ее полезной для престарелых людей. Мисс Макентерфер поставила тарелку с зеленью перед сестрой Уайт с шутливым замечанием: «Вот ваша лошадиная пища, матушка». Я ужаснулся, ожидая, что сестра Уайт обличит ее за легкомыслие. Но она быстро взглянула на стол и с веселым огоньком в глазах и с легкой усмешкой заметила: «Я не знаю, чем моя лошадиная еда хуже вашего коровьего гороха», имея в виду овощи, выбранные для еды другими обедающими (Письмо Дореса Е. Робинсона Эрнесту Ллойду, 1948, 15 октября).
Сара Макентерфер
Воспоминания Робинсона свидетельствуют, что, по мнению Елены Уайт, и завтрак, и обед должны быть радостным времяпрепровождением. Когда вы «собираетесь вокруг стола отведать Божьи драгоценные дары, — писала она в 1886 году, — сделайте это время радостным. Не демонстрируйте мрачной благопристойности, словно вы стоите перед гробом, но будьте общительны; пусть ваши лица сияют радостью и счастьем. Произносите только бодрые слова» (Письмо 19, 1886).
Собственному совету Елена Уайт обязательно следовала в своей жизни. Ее невестка замечала, что «она могла смеяться от души и была несомненно очень обаятельной» (Этель Мэй Леси Уайт Карроу, Рукопись, 1960, 4 января). Ее старшая внучка, жившая неподалеку от бабушки в течение тридцати трех лет, вспоминала: «Бабушка была всегда жизнерадостной, даже когда она сильно уставала или болела. Она много говорила о „мрачном благочестии". Однажды, читая слова из третьей главы Книги пророка Малахии: „Что пользы, что мы… ходили в печальной одежде пред лицом Господа Саваофа?", она сказала: „Кто велел им ходить в печальной одежде перед Господом? Печаль по причине наших грехов будет глубокой. Но когда мы прощены, мы можем оставить наше бремя у подножия креста и никогда не брать его вновь". Однажды я слышала, как она говорила, что если бы человек оказался в крайне удручающих обстоятельствах и лишился всех земных благ, но все же сохранил надежду на спасение, то этого было бы достаточно, чтобы продолжить петь с утра до вечера» (Молодежный руководитель, 1948, 23 марта; курсив мой. — Дж. Н.). Следовательно, оптимизм г–жи Уайт отражал ее религиозное убеждение. Хотя религия делает некоторых людей мрачными и безрадостными, на Елену Уайт она оказывала совершенно противоположное влияние.
Ее муж также не был обделен чувством юмора. Однажды Джеймс написал Уилли, что, наконец, нашел время принять ванну. Это «первая ванна за двадцать пять дней, и, оказывается, моя кожа может быть такой же белой, чистой и свежей, как кожа ребенка» (Письмо Джеймса Уайта У. К. Уайту, 1876, 19 июля). В другом случае Джеймс расстроился из–за того, что его жена начала шить лоскутные коврики. Втайне он этого очень стеснялся, так как к нему домой постоянно приходили друзья, и он не хотел, чтобы они видели его жену посреди груды старого тряпья. Хотя Джеймс пытался положить конец этому занятию, успеха он не имел. Будучи убежденной в своей правоте, Елена Уайт не видела причины, которая мешала бы ей проводить свободное время за таким полезным занятием, как шитье лоскутных ковриков, тем более что ей это нравилось.
Наконец, Джеймс придумал способ, возымевший наконец действие. Подходя к их дому в Батл–Крике, он начинал петь:
«В вышних небесах, где все есть любовь,
Не будет лоскутных ковриков,
Не будет лоскутных ковриков».
Замысел достиг желаемого результата — Елена перестала шить лоскутные коврики… и принялась за вязание, которым занималась до конца своих дней (Письмо Артура Л. Уайта X. Дж. Томпсону, 1944, 25 мая).
Однако последнее слово все же осталось за Еленой.
«Несколько лет тому назад, — писала она, — когда я делала лоскутные коврики, отец имел привычку подходить к дому и петь: «Там не будет лоскутных ковриков». Но потом пришло время, я продала коврики, а на вырученные деньги отвезла его за город полечиться. Я сказала ему, что именно благодаря этим лоскутным коврикам я смогла отвезти его туда, где он поправил свое здоровье»
(Рукопись 50, 1902).
Елене Уайт нравились забавные стороны жизни. Ее невестка рассказывает случай, имевший место, когда в 1900 году семья возвращалась из Австралии в Соединенные Штаты. Их корабль остановился в Самоа, но небольшая шлюпка, которую матросы спустили на воду, никак не могла пристать к берегу.
Поскольку на женщинах были длинные платья, туземцы пошли вброд, чтобы доставить их на сушу. «Жители Самоа, — заметила невестка, — были здоровенными ребятами, не привыкшими носить много одежды. Двое мужчин переплели руки, сделав из них сиденье, и
