недавно исполняли в нашей жизни совсем иную роль.
Мы не готовы разрешить им одряхлеть, поглупеть и впасть в детство.
Мы хотим ими гордиться. И потому пытаемся заставить их заниматься спортом, правильно питаться, больше гулять, развить память и осознать всю глубину ошибочности своих устаревших взглядов на жизнь, чтобы дать нам возможность писать в «Фейсбуке» посты об их удивительных успехах.
Ежедневно и ежечасно мы всеми силами пытаемся не дать им постареть. И тратим на это безнадёжное дело огромное количество энергии и сил.
Глупостей не говорить. Одеваться ярче. Пользоваться Интернетом. Не сидеть дома.
Мама — самая красивая. Папа — самый сильный.
Основная причина абсолютного большинства наших конфликтов и ссор с пожилыми родителями заключается в том, что мы не готовы принять то, что делает с ними время. Время их портит. Мы ссоримся с ними, пытаясь их «починить».
Но старость — болезнь необратимая.
Ни один — подчёркиваю, ни один — из огромного количества старых, пожилых стариков, с которыми я имею счастье ежедневно общаться вот уже второй десяток лет, не является в моем представлении полностью адекватным человеком — по крайней мере с точки зрения, норм, принятых для нашего с вами возраста.
Пожилые люди живут в других, отличных от наших, системах координат.
Есть только один способ улучшить наши отношения с ними. Один-единственный способ сделать эти отношения лёгкими и простыми.
Этот способ заключается в том, чтобы понять и принять, что лучше эти отношения уже не будут никогда. И лёгкими и простыми тоже никогда не будут.
Нужно найти в себе силы, чтобы дать старикам возможность быть такими, какие они есть. Уважать их детский выбор. Выполнять глупые просьбы. Не относиться серьёзно к их идеям. Соглашаться на странные требования. Не спорить с ними, когда они говорят абсолютную и очевидную чепуху. Потому что — зачем? Какой смысл?
— Мама, какой кофе ты хочешь?
— Растворимый, самый дешёвый!
— Хорошо.
Наша задача ведь не в том, чтобы мы могли ими гордиться, а в том, чтобы сделать оставшееся им время максимально комфортным и приятным.
Это очень разные задачи.
Мой отец, кстати, был лучший в мире волшебник. Я не вру. Я как сейчас помню мамин голос из кухни: «Саша, перестань играть с мячом в квартире!» И мяч, отлетающий в тяжеленную вазу, которая медленно, неумолимо падает на чёрное стекло чешского серванта. И грохот разбивающегося сервантного стекла, вмиг покрывшегося паутиной трещин.
Мамины слова помню: «Папа придёт с работы — сам ему будешь объяснять!»
Помню, как мы с мамой куда-то ушли, и была зима, и я боялся вернуться, потому что представлял, что вот папа уже пришёл с работы, снял пальто, вот зашёл в гостиную и обнаружил разбитое стекло. Я представлял всю силу его справедливого гнева. Как ему объяснять про мяч — я не знал.
И лучше всего я помню, как мы с мамой вернулись домой. И как я, ожидая заслуженной выволочки, обнаружил, что разбитое стекло на серванте — целёхонько. И помню смеющегося отца.
Папа, советский инженер-рационализатор, сумел как-то перевернуть разбитое стекло таким образом, что гордость отечественного приборостроения радиола «Рига» прикрыла собой всё произведённое мною безобразие.
И мне ничего не было!
Вспоминая весь этот ужас, я потом ещё долго заглядывал время от времени одним глазом в щель под радиолу, чтобы посмотреть, как же там дико страшно. И каждый раз снова радовался папиному волшебству.
Мой папа-волшебник умер в городе Москве от сердечного приступа в 2004 году. К этому времени у него уже было два инфаркта.
Как инженер-рационализатор он пытался при помощи таблеток сам наладить работу сердца. Папа составлял спасительные, как ему казалось, схемы и записывал на бумажной ленте точное время приёма лекарств и их дозы. В больницу ехать он наотрез отказывался.
Даже когда уже только сидел в кресле, а лежать не мог — задыхался.
Сердечники задыхаются.
Я не знаю, почему не отправил его в больницу насильно, вопреки его глупой старческой воле. Наверное, потому, что в глубине души мне очень хотелось, чтобы и с собственным сердцем у него всё получилось так же удивительно прекрасно, как со стеклом чешского серванта. И чтобы он остался волшебником, способным меня, ребёнка, по-прежнему поражать недоступными моему пониманию чудесами. Волшебником, а не впавшим в детство испуганным стариком.
Я договорился с ним, что, ну, вот если ещё один приступ, то тогда уже обязательно, в больницу.
Приступ случился через пару дней. Отца умчали на скорой. Он умер по дороге.
— Мы знали, что ваш отец уважаемый человек, и сделали больше обычного, — сказал мне в утешение врач, когда я пришёл за вещами.
2. Почему им обязательно надо вывести нас из себя?
Давайте рассмотрим тактико-технические характеристики среднестатистического человека после 80. Знаете, как правило, они ужасные. Он х@ево слышит, видит, спит, с трудом ходит как вообще, так и в уборную в частности. С момента, как проснулся, и до момента, когда ему наконец удалось уснуть.
И как только наш среднестатистический человек после 80 просыпается в своей кроватке, он сразу же вспоминает всё то, что мы сейчас перечислили. И это настоящая беда. И деваться ему от этого некуда совсем. Эти мысли и чувства с ним постоянно. И самый доступный способ забыть про свои несчастья — организовать хороший, полноценный скандал с адреналином, как положено.
Ничто — ни телевизор, ни вязанье, ни кормление кота, рыбок или попугая, ни общение с соседкой — ничто так не отвлекает от собственных болей, старости, болезней, личных проблем, тоски, неуверенности, страха смерти, травм, обиды на мироздание за быстро исчезающую жизнь и грустных воспоминаний, как хорошая, интенсивная ссора. Ссора — это отдых. Она помогает забыть всё перечисленное настоящее и не думать о будущем. Ведь о будущем лучше и вовсе не думать.
— Как здоровье, Давид?
— Хуже, чем было, но лучше, чем будет!
Ссора — это беспроигрышная интерактивная игра. Ссора — это гораздо круче сериала. А тут как раз и мы. Здрассьте! И нам можно покрутить нервы и посмотреть, что из этого произойдёт. Увлекательное занятие!
— Прихожу, — говорит уборщица из дома престарелых, — к старушке убирать, а та сердится на меня. Тут я не вытерла, и там я не убрала, и здесь не почистила. Я не знаю, что и думать, молча мечусь по квартире с тряпкой. А старушка —
